Подошел командир отделения Курочкин.

Петр выпрямился. Стал выговаривать, что боеприпасов у него мало.

— Вот от тебя-то я не ожидал этого… — перебил его Курочкин и увел в сторону глаза — в воздухе что-то просвистело, и вдруг все трое увидели, как в стороне от КП Холмогорова рванул, поднимая землю, снаряд.

И враз тишина наполнилась пушечной стрельбой, и позиции роты покрылись грибками черных, оглушительных взрывов. «Началось», — не то подумал про себя, не то проговорил вслух Чеботарев. Карпов высунул голову над бруствером и озирал позиции. Курочкин, схватив его за плечо, рванул вниз и закричал:

— Ты что, думаешь, мне жизнь твоя не дорога? Мне… у меня бойцов мало, чертова дубина! — И побежал по траншее к доту с сорокапятимиллиметровой пушкой и станковым пулеметом, где он выбрал для себя место, чтобы управлять боем.

Артиллерийско-минометный налет длился минут пятнадцать — двадцать. Петру это время показалось вечностью. Жутко было поднимать над бруствером голову, но еще невыносимей было лежать на дне окопа в неведении, что делается вокруг. И он, пересилив охватившее его оцепенение, приподнялся, выглянул. Над полем стояли дым и пыль. Мелькали, сверкая, как светлячки в ночное время, смертоносные вспышки разрывов. Среди них, не понимая, куда бежать, метался одичавший конь Холмогорова, на котором тот почти не ездил. Огонь переносили уже в глубину обороны, когда он выскочил на нейтралку и понесся к прудику. Не добежав до прудика метров сто, конь мгновенно исчез в облаке взрыва.

— На мину напоролся, что ли? — разжав напряженно сжатые губы, вздохнув, проговорил Карпов — жалел лошадь.

Чеботарев промолчал: он все смотрел вперед и ждал, что вот-вот немцы вырвутся из-за кустов за болотом и пойдут в атаку.

Обстрел оборвался внезапно. И наступила гнетущая тишина. Она длилась, может, минуту, может, две. Потом ее нарушил далекий звук рожка Варфоломеева, дающего сигнал: «Приготовиться к отражению атаки».

Петр невольно повернул голову на рожок. Вдоль отсечных позиций по брустверу бежал Буров. Потом взгляд Петра метнулся туда, на запад, откуда слышался далекий шум моторов, и увидел, как по шоссе, прямо на отделение Зоммера, медленно двигались черные точки мотоциклистов, за которыми ползли три танка. Километрах в двух от окопов танки сошли с дороги и остановились за валунами, нагроможденными кучами. Мотоциклисты, набирая скорость, неслись дальше.

В стороне, у деревушки, гудел рожок: «Слушать мою команду». Чеботарев, стараясь не пропустить сигнал «огонь», поймал впереди несущегося мотоциклиста на мушку и ждал.

В траншею спрыгнул запыхавшийся Буров. Слышно было, как у ячейки Сутина он кричал:

— Ты что, спать сюда прибыл? Задачу не знаешь?!

Карпов, тоже выбравший мишень и державший ее на мушке винтовки, сквозь зубы проронил:

— Не пойму я Сутина… Скользкий он какой-то. Все думает о чем-то. Трусит, может?

— Вот настоящие бои начнутся, поймешь. Каждый на виду будет, — продолжая держать на мушке мотоциклиста, ответил Чеботарев.

Возле Чеботарева с Карповым Буров остановился.

— Без приказа не стрелять, — сказал он, не спуская глаз с движущихся мотоциклистов, и побежал дальше, ко второму отделению, оседлавшему шоссе.

Чеботарев удобней упер ногу в боковую стенку ячейки. Ждал команды. Уже видны были поблескивающие на солнце каски мотоциклиста и стрелка, сидящего за пулеметом в люльке… Странное чувство овладело Чеботаревым: с одной стороны, он в нетерпении ждал, когда разрешат стрелять, с другой — это Петр ясно почему-то осознал именно в эти минуты, — палец на спусковом крючке судорожно подрагивал, глаза видели в мотоциклистах не врагов, а людей. Убивать их было страшно.

Карпов говорил рядом — размеренно, с напряжением в голосе:

— Вот, фугасом бы рвануть.

Чеботарев обернулся. Окинул Карпова разгоряченными глазами. Снова припал к прицелу.

Рожок Варфоломеева прогудел команду «Огонь» неожиданно (а может, рожка и не было, а Петру показалось), и он нажал на спусковой крючок. Видел, как мушка на мгновение скакнула куда-то вверх от цели. Своих выстрелов ему не было слышно — только подрагивал пулемет в руках, да заметил, как гитлеровец, в которого он целился, медленно заворачивая машину, падает с сиденья.

Стреляли со всех запасных позиций.

Мотоциклы, разворачиваясь, начали уходить. Из дота второго отделения заливался «максим». То и дело, теряя управление, машины сваливались в кювет… Танки выпустили по нескольку снарядов и, выйдя из-за валунов, пошли в атаку.

Где-то за спиной Чеботарева заухала артиллерия. Доты пока молчали, не желая, видимо, загодя выдавать себя.

Вокруг танков начали рваться снаряды. Танки расползлись еще шире по фронту. Два из них пошли через болото, и было видно, как, подмятые ими, пригибаются, исчезая, макушки молодых, торчавших над кустарником деревцев. Крайний танк, показалось Петру, шел прямо на него. Чеботарев бросил пулемет и кинулся к нише с гранатами и противотанковыми бутылками. Крикнул Карпову, хотя кричать совсем и не было надобности, так как тот стоял почти рядом и держал связку гранат:

— Бутылку! Бери бутылку!

Метрах в пятистах от Чеботарева танк резко повернул и побежал, выбрасывая из-под себя пыль и камни, в сторону деревушки. Стало видно прижавшихся к его броне десантников. Сунув бутылку в нишу, Петр припал к пулемету и дал длинную очередь по гитлеровцам, посмотрел на Карпова и снова застрочил.

Заговорили немецкая артиллерия и минометы, бившие теперь откуда-то из-за кустарника. Немецкие солдаты, спрыгивая с танков, падали на землю и, прячась за камни, окапывались.

Средний танк напоролся на мину и порвал гусеницу. Его развернуло, и он, подставив борт, стал отстреливаться из пушки.

Дальний танк, заскочив в какую-то впадинку, остановился и стрелял по позициям взвода, поддерживая своих огнем.

Танк, который сначала шел на Чеботарева, а потом повернул к деревне, каким-то чудом проскочив минное поле, разворотил сарай и избу, в которых, видимо, никого не было, и, вырвавшись на шоссе, вдруг замер. Из него повалил густой черно-коричневый дым.

Немцы, прячась за разбросанные вдоль кювета валуны, убегали, бросая раненых. Раненые пробовали ползти, но разгоряченные первой схваткой бойцы из отделения Зоммера били по ним и укладывали их навечно.

Постепенно стрельба стихла с той и с этой стороны.

Тихо на позициях было не больше часа. Потом с запада в небе показались Ю-87 и истребители. Построенные неплотным пеленгом, они шли прямо на позиции взвода. Истребители, видя, что наших самолетов нет, парами начали обстреливать наши позиции.

Где-то далеко — почудилось Чеботареву и Карпову — рожок прогудел сигнал «В укрытия». И Петр, сняв пулемет с площадки для стрельбы, сполз в ячейку: бежать в блиндаж было не близко. Пригнулся и Карпов. Оцепенев, они вслушивались в завывание моторов.

Ю-87, не ломая строя, обошли позиции с юга и, теряясь в лучах солнца, начали разворачиваться. С резким креном оторвался от строя сначала ведущий. Он, как степная хищная птица, падал на деревушку. За ним второй, третий… При выходе из пике от машин отделялись черные веретенообразные бомбы — по одной. Самолеты взмывали, снова падали. Истребители, нащупав, откуда били наши зенитные орудия и пулеметы, пикируя, поливали их из пулеметов. Одна из машин так и не вышла из пике, врезавшись прямо в зенитную пушку.

Осознав наконец, что бомбят не их, Карпов и Чеботарев начали приходить в себя. Чеботарев даже приподнялся над ячейкой, стараясь вглядеться в то, что происходит там, у дороги. Повернувшись к бледному Карпову, сказал, чтобы как-то его успокоить:

— У нас на Оби так халявы[3] в воду падают… за добычей, — и не узнал своего голоса.

В деревне горело четыре дома. Светлый дым, смешиваясь с мелкой, почти не ощутимой глазом пылью, поднятой взрывами бомб, в безветрии стоял бурым облаком и таял где-то высоко в небе.

Прибежал бледный Сутин.