— Вы хорошо знаете сержанта Зоммера? Расскажите о нем все, что знаете.

Петр сначала обрадовался — ничего не знают о самоволке, пронесло. Но тут же его прошиб пот — уже от самого тона, которым был задан вопрос. Начал сбивчиво рассказывать. Коснулся того, откуда Зоммер родом. Упомянул об отце его, который работал сапожником, рассказал о матери-учительнице…

Подполковник послушал-послушал и оборвал Чеботарева:

— Это вы не рассказывайте. Мы сами знаем, откуда он и кто у него родители. — Лицо подполковника, гладко выбритое и отдающее синевой, потемнело: — Вы же комсомолец… и… дружите с ним! Кому, как не вам, знать его?

— Дружу, — тихо проговорил Чеботарев.

— Ну так вот и рассказывайте.

— А о чем рассказывать? — прошептал Петр и уставился в пол.

Все, что он мог вспомнить о Зоммере, всплыло в памяти четко, ясно. Вежливый, начитанный, умеющий ценить дружбу, Зоммер думал, как все бойцы и сержанты роты. И веселился, как все, и грустил, если была к этому причина… Одним, пожалуй, он отличался от многих: Зоммер был честолюбив, напорист и ловок, мужеству его, отваге не было предела. Прошлым летом в лагерях проводили специальные показательные игры, где перед батальоном Зоммер демонстрировал, изображая «красного», свое боевое мастерство. Он умело перехватывал на лету учебную гранату, брошенную в него «противником», и посылал обратно — туда, откуда она прилетела. Граната «разрывалась» — подсчитывали по секундомеру — как раз в тот момент, когда достигала «противника». Но Зоммер отличался не одним этим. Его штыковой удар с последующим поражением «противника» прикладом был настолько точен и страшен, что «противник» — чучело из соломы — приобретал вид, непригодный для продолжения занятий. Зоммеру в роте многие прочили героя, верили: заслужит в будущих схватках с действительным противником… Отличался от многих Зоммер и тем, что был прям: с его языка срывались порой колкие фразы. Но эта прямота у него шла от боли за общее дело, от желания видеть жизнь советских людей еще краше.

Чеботарев поднял глаза. Вымолвил, глядя на подполковника, застывшего с печатью терпения на лице:

— Морально он устойчив, политически выдержан. — И смолк, глотая слюну, отчего большой кадык дернулся снизу вверх.

Подполковник, пристально оглядев Чеботарева, поднялся. Высокий, стройный, он так посмотрел ему в глаза, будто хотел прочитать в них единственно нужное слово, заключающее истину.

— Я вам… верю, младший сержант, — сказал он наконец и проводил Чеботарева до двери.

В дверях Чеботарев вдруг понял, что не сказал самого главного, и его обдало жаром. Повернувшись к подполковнику, он прохрипел, потому что пересохло в горле:

— Он вчера… немца… убил… в лесу. Фа-шиста!

Подполковник понимал, видно, состояние Чеботарева. Он благодарно кивал головой и сосредоточенно о чем-то думал, а когда остался один, озадаченно проговорил вслух:

— Чепуха какая-то получается… По всему видать, Зоммер — наш человек, надежный. — И подумал: — «Надо проверить, какими сведениями пользуется Вавилкин. Тут можно и напортачить. Немцы тоже не на одну колодку».

До подъема Чеботарев ходил около школы как чумной. Он решал: сказать или нет Зоммеру о разговоре с подполковником? Хотелось и предупредить друга, и боялся: а как он поведет себя после этого?

Чеботарев понимал подполковника — бдительность сейчас нужна, как никогда. Но объяснить себе, почему подозрения в неблагонадежности пали именно на Зоммера, он не мог: все в роте, да многие и в батальоне, знали Зоммера хорошо и верили ему, как себе.

Завтракать Чеботареву не хотелось. Он старался смотреть в эмалированную тарелку с перловой кашей и куском жирной баранины, но глаза нет-нет да и поднимались, и его виноватый взгляд останавливался на мгновение на Зоммере, сидевшем со своим отделением на другом конце соседнего стола.

Зоммер, видно, что-то знал, а может, только догадывался о чем-то и на своего друга не смотрел. В его глазах было беспокойство. Взгляд их подолгу замирал на стоявшей возле школы «эмке». Задумчивый, мятущийся, тяжелый взгляд сейчас не голубых, а посиневших до черноты глаз.

После завтрака, чтобы не встречаться с Зоммером, Чеботарев ушел в класс и сел писать родным, на Обь. Но Холмогоров приказал заняться строевой подготовкой, и раздалась команда дневального выходить на построение.

Занимались час повзводно. После этого объявили перекур. Чеботарев подошел к Брехову и попросил у него кисет. Никогда не куривший раньше, он неумело свернул козью ножку, прикурил и, вдохнув едкий густой дым, закашлялся. Неподалеку стоял Зоммер — ждал, когда Чеботарев подойдет к нему.

— Ты что это? — первым заговорил Зоммер. — За модой погнался?

Слова были произнесены Зоммером весело, с шутливостью в голосе. Но Чеботарев знал его, как себя, и сразу по каким-то ему одному известным признакам догадался, что тот актерничает. А уж артист-то — все знали — Зоммер был отменный.

Схватив Чеботарева за руку, он пошел в сторону, к «эмке». Сказал, чтобы все слышали:

— Брось эту заразу, — и ловко выхватил из пальцев Петра самокрутку, скомкал ее, кинул под ноги.

Когда прошли «эмку», Зоммер остановился. Посмотрел в мятущиеся глаза Чеботарева, который ждал, что вот теперь Федор спросит, зачем вызывали его к подполковнику.

Но Зоммер ни о чем не спросил его. Облизав пересохшие вдруг губы, проронил упавшим голосом:

— Попрощаться хочу с тобой… на всякий случай, а то… — он посмотрел в сторону «эмки», — укачу вот на ней, куда Макар телят не гонял. Так у вас говорят? Так.

— О чем ты? — выдавил наконец Петр. — Я не понимаю тебя.

— Не притворяйся! — резко оборвал его Федор. — Я ведь не требую, чтобы ты рассказывал, о чем у вас был разговор с этим… товарищем. Было бы можно, ты сказал бы сам.

Оба помолчали. Чеботарев стоял с низко опущенной головой. Слова Федора убили его.

— Только вот что скажу я тебе, — услышал он наконец тихий голос друга. — Кто бы что когда ни сказал обо мне, помни: я никогда не изменю советскому народу, потому что сам советский и с ним моя совесть. Это есть и моя тебе клятва. Что бы со мной ни случилось, никогда не верь, что я предатель. Я умру, но не предам.

Зоммер поглядел на красноармейцев возле крыльца, на «эмку». Серые умные глаза Чеботарева тоже пробежали по машине и остановились на лице Зоммера.

— Зачем ты все это говоришь мне? — спросил он Федора. — Я в тебя верил, верю и буду всегда верить без клятв.

— Возможно, — вырвалось у Зоммера, и он почему-то зашептал, приблизившись почти вплотную к Петру: — Ты еще не понимаешь, что такое «я — немец». А я действительно немец и действительно чувствую к немцам из Германии кровное родство. Нас разделяет немногое на первый взгляд — место, где мы родились, выросли. Словом, родина… А на самом деле между нами пропасть — нас разделяют идеи, цели жизни: советские немцы строят коммунизм, а немцы фашистской Германии под видом исправления «исторической несправедливости» — этой навязанной им выдумки Гитлера — участвуют в оголтелом империалистическом разбое. Как видишь, разница тут большая.

Он смолк. Взял Чеботарева под руку, и они пошли по дороге к кладбищу. Чеботарев смотрел на пятиконечную звезду над пирамидальным обелиском, поставленным над братской могилой расстрелянных белогвардейцами в гражданскую войну партизан. Слушал, как Зоммер говорил:

— Да, я немец. И я глубоко переживаю за тех немцев, которые томятся в застенках гитлеровских тюрем и в лагерях, и страстно ненавижу — не меньше, а больше, чем люди других наций, — тех немцев, которые нацепили на себя свастики и позорят немецкий народ. И об этом я не постыжусь сказать кому угодно. Немец немцу — рознь, и нацию составляет все то лучшее, что в ней есть. Не гитлеровская же свора ее цвет! Это понимают все передовые люди.

Они поравнялись с обелиском, повернули обратно.

Чеботарев машинально смотрел теперь на пятистенок с высоким летником — его хозяин-кулак и выдал, по рассказу жителей деревни, партизан белогвардейцам. Слушал, как Зоммер говорил, будто рассуждая сам с собой: