На семью Эллисонов обрушилось нечто подобное лавине. Не обошлось и без смертей. А один из членов семьи исчез, это был Эдвард, сын, Гамлет. В конце трагедии Шекспира «Гамлет» начинается схватка, и принц датский, сраженный, умирает.

Что же произошло с Эдвардом после всего случившееся?

Старый доктор Кинг, немного оправившийся от потрясения, решил обратиться сперва к ученому брату Элис, к Джеймсу Маккензи, который во время их вечерних сборищ не желал обсуждать тему Гамлета. У него доктор справился о судьбе Эдварда. Письменного ответа не последовало, зато к Кингу явился Джеймс Маккензи собственной персоной; после первого обмена приветствиями гость и хозяин сели в удобную машину врача и отправились в Лондон, в старую резиденцию семьи, где в полном уединении жил Эдвард.

Вилла, окруженная садом, казалась заброшенной. Они позвонили, в дверях появилась пожилая женщина. Она уже хотела было выпроводить незваных гостей, приняв их за журналистов, которые некоторое время назад осаждали дом.

Маккензи и Кинг объяснили женщине, кто они такие, но и на этот раз не последовало приглашения войти; экономка заявила, что господина Эдварда Эллисона нет дома, он со своим санитаром поехал в город — объяснение это показалось им мало правдоподобным. Впрочем, под конец старуха предложила посетителям войти в дом и взглянуть на жилые комнаты и спальни.

После осмотра огорченные гости сошли в сад и просидели там до обеда. И тут вдруг в саду произошло какое-то движение; на невысокой лестнице, поддерживаемый санитаром, молодым сильным парнем, появился Эдвард; несомненно, это был Эдвард; он курил сигарету. Оба посетителя просидели на том же месте еще с полчаса, то есть ровно столько, сколько понадобилось старухе, чтобы решиться и ввести их в дом.

Эдвард встретил гостей на пороге. Они долго извинялись перед ним. А потом пошли все трое в старый рабочий кабинет отца. По просьбе Эдварда доктор Кинг опустился в кресло, где в былые времена сиживал Гордон Эллисон. Гости и хозяин еще раз приветствовали друг друга, а после наступила пауза. Эдвард стоял у окна и лишь изредка бросал взгляды в комнату. Наконец он спросил:

— Что привело вас сюда, господа?

Доктор Кинг:

— Хотел узнать, как вы живете. Больше у меня вопросов нет.

Дядя:

— Меня привело желание повидаться с тобой и поболтать. Вот и все.

Эдвард:

— Теперь я езжу и хожу со своим санитаром по городу. Сперва, когда я поселился здесь, мне казалось, будто ничего до меня не доходит, я лежу на дне глубокой ямы, хотя еще не умер. Первое мое городское впечатление связано с майскими жуками. Я обнаружил их в саду, увидел, что они жрут зелень, летают повсюду и ни о чем не помышляют. Тут я подумал: почему бы и мне не пожить жизнью майских жуков? Жуки ведут себя так, словно до сей поры ровно ничего не произошло. С этого все и началось… Давно, когда мы еще были вместе и праздновали день рождения отца, я сам, да, я сам сочинил пьесу; вас не было, когда спектакль начался — в нем рассказывалась история человека, который вошел в Лос-Анджелесе в автобус на Ла-Бриа и стал ездить по кругу, так и не прибывая к месту назначения. Ну вот, теперь я отказываюсь от этой пьесы. Мы не ездим по кругу, о нет, мы не ездим по кругу.

После слов Эдварда наступила длинная пауза. Оба гостя не решались заговорить. Взгляд Эдварда обратился на Джеймса.

— В инсценировке «Гамлета» я тоже больше не участвую, — продолжал он, — я жду с севера принца Фортинбраса и его сильное войско, пусть войдут в мою Данию. Ну и наконец вот что: изображение Феодоры висит там на стене над моим письменным столом, и хотя это всего лишь картинка, Феодора долгое время была моей собеседницей. Сперва я часто не мог сказать ни слова в ее присутствии.

Дядя:

— А теперь…

Эдвард пожал плечами, в первый раз они увидели, что он улыбается.

— Теперь эта картинка — просто картинка. Зимой майские жуки передохли, а сейчас они опять появились, пожирают зеленые листья. День и ночь все это проникает мне в душу. Так неужели, доктор Кинг, мне надо забыть о лечении и вместо этого заняться самоочищением, а потом уйти в монастырь? Ибо что человек может пережить в миру, я уже пережил. Но что делает монах? Должен ли я до конца своих дней сидеть в келье, возносить молитвы господу и петь псалмы? Дабы очиститься от скверны и подготовить себя к переходу… Но я еще не дошел ни до какого перехода. Все, что мне надлежит вынести, я вынесу. И лучше на свободе, нежели запершись в четырех стенах.

После этого Эдвард пригласил своих гостей в столовую пообедать с ним, он проголодался. Они сидели вместе до тех пор, пока доктор Кинг не поднялся, не вытащил свои карманные часы и не сказал, что ему пора домой.

Ни в этот день, ни на следующий между дядей и племянником не произошло сколько-нибудь значительного разговора, племянник явно избегал этого. Однажды утром, перед тем как Эдвард отправился гулять, Маккензи удержал его.

— А как ты проводишь время? — спросил он.

Эдвард:

— В сущности, у меня нет никаких причин скрывать что-либо от тебя.

Они еще не отошли от кофейного стола, санитар постучал в дверь, он стоял на пороге, держа пальто и палку Эдварда.

— Присядь на минутку, дядя. Ты знаешь, какие письма я получил. И больше всех остальных в курсе предыстории этих писем. Со всем прежним теперь покончено, я выхожу из игры. — Эдвард ударил кулаком по столу. — Заявляю о том, что вышел из игры. Если все это время мы смотрели пьесу, показывающую разные судьбы, то моя судьба здесь не была затронута; в самом крайнем случае в этой пьесе я мог бы сыграть роль человека, которого переехал автобус. Но я еще жив; более того, я в процессе становления, пока я — эмбрион, лишенный дара речи. Поэтому я выхожу и открываю самого себя. Я думал, что после семейной катастрофы и после прояснения темных мест все устроится как нельзя лучше и я буду свободен. В действительности ничего подобного не произошло. Словно новоявленный Колумб, я наткнулся на незнакомый материк. И как раз сейчас намерен высадиться на него.

Ученый:

— И как ты назовешь свой материк? Да и материк ли это? Возможно, перед тобой всего лишь новая туманность.

— Чего нет, того нет. Я встречаюсь с людьми, вхожу в их дела и чувствую, что это и мои дела тоже. Я еще не вступил в права наследования. Но уже вижу, что у меня есть руки и ноги — скорее, были ноги, — большего я пока еще не узнал; все же я благословляю небо за то, что открыл много всего, открыл, что эта удивительная жизнь связана с людьми, со мной, с внутренним миром каждого; наконец я ее увидел, приблизился к ней, стал ее частичкой.

Ученый:

— Ты обрел свою родину?

Эдвард протянул к нему руки, крепко пожал руку дяде.

— Спасибо за то, что ты задал этот вопрос. Ты мне поможешь. Поговори также с доктором Кингом. И давайте покончим с гамлетовщиной, с этой чертовщиной. А теперь поедем вместе, проводи меня.

По дороге Эдвард рассказал Маккензи, что он пожертвовал все огромное состояние отца на больничные кассы для бедных, себе он оставил самую малость, только то, что ему необходимо для того, чтобы встать на ноги.

Разговаривая, они въехали в многолюдный шумный центр города.

Началась новая жизнь.

В августе 1945 г., всего через несколько месяцев после окончания войны, в американской эмиграции Альфред Дёблин начал работу над своим последним романом: «Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу». «Это будет своего рода психоаналитический роман, — рассказывал писатель в одним из своих писем, — большое рамочное повествование (unfangreiche Rahmenerzählung)». Год спустя, в октябре 1946 г., роман был завершен. Но прежде чем этот роман — с большим трудом — увидел свет, должно было пройти еще десять лет. Дёблин сам был отчасти виноват в том, что «Гамлет» не так скоро обрел читателя: одно западногерманское издательство начало заново выпускать сочинения писателя, и Дёблин хотел, чтобы «Гамлет» — его последний роман — завершал этот ряд переизданий. Но книжки эти после войны оказались мало кому нужны; даже выходившие небольшими тиражами, они не распродавались, и когда в начале 1950-х гг. Дёблин всерьез стал задумываться о публикации романа — шанс уже был упущен. Лишь в конце 1955 г., после бесчисленных неудачных попыток отдать роман в какое-нибудь издательство, с помощью своих друзей Дёблин смог опубликовать «Гамлета» в Восточной Германии.