— Бередить раны? Но и ты… Но и ты не береди, Элис.

— Джеймс, история с Эдвардом потрясла меня. Мне с этим не справиться.

— Тогда тебе придется отвечать за последствия. Но ты хоть раз взглянула на Кэтлин? Удивляешься! Стало быть, ты ничего не заметила. Ей бы следовало приступить к занятиям. Лекции уже давно начались. А она сидит дома. Почему? Приходит ко мне в комнату. Кэтлин растеряна, хочет что-то выяснить, хочет выспросить меня. И она тоже! Кэтлин добрая, спокойная девушка. Она потеряла контакт с окружающими. И как-то сказала, что в наши дни это случается со всеми: молодежь, вернувшаяся с войны, перестает понимать родину. В действительности она так не думает, просто не хочет откровенничать. Вы вовлекаете ее в свои свары. Ты и Гордон. Родители внушают ей ужас. Знаешь, к чему это ведет? Вызывает дух противоречия. Она затаила злобу и против Эдварда.

— Чем я могу помочь?

— Разве ты не ведаешь, что натворила?

Элис:

— Ты все время твердишь: натворила, натворила. Основное — чтобы Эдвард был здоров. Это наш долг по отношению к нему.

— Та правда, которую вы откроете, не прибавит ему здоровья.

Элис поднялась:

— Я, во всяком случае, не больна. Возможно, было бы лучше опять отправить Кэтлин в Лондон.

Джеймс:

— А вы с Гордоном с еще большей силой наброситесь друг на друга. Кэтлин не уедет. Не сможет. Она — человек. А какой человек покинет свой дом, когда в нем начинается пожар? Пока это еще и ее дом. Даже я не могу уехать.

Элис сделала несколько шагов, переставила сахарницу, отнесла тостер на буфет. Нахмурила лоб. Снова подошла к Джеймсу.

— Вот, стало быть, что ты хотел мне сказать. Я рада видеть тебя в нашем доме, оставайся подольше. Для меня очень важно твое присутствие. Я готова являться к тебе по первому зову, говорить с тобой. Я не занимаюсь темными делами. Тем не менее Кэтлин…

— Повторяю, Элис, она не уедет. Хочешь послушать моего совета? Я прошу о сущем пустяке.

— Не понимаю.

— Ради Кэтлин. Ты сама не сознаешь, какая ты стала. К тебе не подступишься. И все от тебя отступились. Что касается Гордона, то ему теперь подают еду в комнату. Ужасная обстановка. Может быть, впрочем, Гордон ведет себя разумно и деликатно. Он избегает тягостного молчания за столом. Однако Кэтлин все видит и замечает. Кроме того, к ней иногда поднимается Эдвард и делает загадочные намеки.

— Чего ты добиваешься? Понимаю, тебе трудно сносить семейные неурядицы, но я переносила и не такое.

— Будь снисходительна, Элис. И ради меня тоже. Не давай воли гневу. Представь себе, что сказали бы наши родители. Для мамы семья была всем, и я буду ей вечно благодарен за это. Только не уверяй, что ты думаешь исключительно о семье. А я вовсе одинок, не должен заботиться о других, забочусь об одном человеке — о себе. Защищаю собственные интересы; ты меня знаешь — я человек впечатлительный и, в сущности, слабый; меня бы буквально сломили превратности и перипетии любой семейной жизни. Но дело дошло до того, прошу прощения, — Джеймс улыбнулся сестре, — что я вмешиваюсь даже в чужие семейные дела, если, конечно, данная семья мне так же близка, как твоя, — вмешиваюсь и прошу: пощадите.

Элис также улыбнулась и погрозила Джеймсу пальцем.

— Какой хитрый! Ты всегда был льстецом. Словом, что я должна делать? Что прикажешь мне сделать ради сохранения твоего покоя?

— Не так уж много. Быть поприветливей с окружающими. Знаешь, мне недостает наших вечеров: вначале на них блистал Гордон, а потом и я попробовал свои силы. Мы сидели в большой компании. Ты расхаживала по комнате, исполняла роль гостеприимной хозяйки. И это оказывало на тебя целебное действие. Общество себе подобных — великое благо.

Элис сидела за столом, подперев ладонью подбородок.

— Наши вечера! Эдвард бы их не пропускал. А что мы на них стали бы делать?

— То же, что и раньше, — будем болтать. Можно опять рассказывать разные истории.

— Кто должен рассказывать?

— Увидим: Гордон или ты. Я с большим удовольствием послушал бы также Кэтлин.

Элис пошла к Гордону.

— Я тебе не мешаю?

Гордон:

— Садись! Если хочешь, вот сюда. Я уберу книги.

Элис:

— Собираешься писать что-нибудь новенькое? Большую книгу? Или короткие рассказы?

— Ты считаешь, что мне снова пора засесть за большой труд? Неплохая идея.

— Вот видишь, и я способна дать толчок твоему творчеству, Гордон.

— Извини, Элис. Но раньше это часто случалось. Даже чаще, чем ты предполагаешь. И всегда доставляло мне радость.

(Элис подумала: а после стало иначе. Посторонним вход запрещен.)

Элис:

— Скажи: теперь, когда у тебя так много работы, ты сможешь участвовать в наших вечерах? Тебе это не помешает? Я имею в виду: стоит, наверно, возобновить наши сборища, ведь они оказались такими занимательными, заинтересовали и тебя.

— Вечера с рассказами?

— Как получится: иногда с рассказами, иногда без.

— Почему это тебе пришло в голову, Элис?

— Я решила, что вечера могут смягчить напряженность. Как-никак мы с тобой не одни. Кроме Эдварда с нами еще живут Кэтлин и Джеймс. Меня огорчает, что в нашем доме — запустение.

— Я рад все это слышать от тебя, Элис, говорю без обиняков. Я многое передумал. Неужели правда, что нас что-то разделило? Может, это только сон? Я ведь знаю тебя хорошо. Разве я не знаю, какая ты на самом деле?

(Вот трус. Сразу воспрянул духом, хватается за соломинку.)

В тот же день Гордон появился за обедом. Разговор был оживленный. Вставая из-за стола, Джеймс пожал руку сестре.

Вечерние встречи нельзя было возобновить немедленно. Доктор Кинг просил, чтобы его отныне каждый раз звали и заранее предупреждали. Волей-неволей надо было с ним считаться.

Первый прием в доме Эллисонов был как бы открытием сезона. Под бюстом Сократа у задних кулис сразу же поместился дуэт благоразумных: судья и железнодорожник. Им было о чем поговорить: они обсуждали международную обстановку и высказывали свои предположения насчет перемен, происшедших в этом доме с их участием или без оного, — словом, беседовали об Эдварде. Серая мышь — гувернантка, развлекшая публику кратким, но трогательным рассказом о паже, который надел свое кольцо на палец девы Марии, также явилась и, прежде чем сесть, внимательно огляделась вокруг; она больше всех остальных друзей переживала события в семье Эллисонов. Не был забыт и школьный приятель Эдварда, художник-абстракционист; все знали, какой он беспардонный болтун, поэтому гости стремились держать его на некотором расстоянии. Это, впрочем, не мешало художнику путаться под ногами у всех и каждого.

Входя в кабинет, приглашенные с радостью отмечали: за те недели, что они не собирались, здесь все осталось прежним, скорее изменилось к лучшему. Особенно если говорить об Эдварде Эллисоне, ради которого устраивались эти вечера. Он вышел под руку с матерью, опираясь всего лишь на палочку; держался прямо, посвежел, был так дружелюбен и весел, что все сразу поняли: молодой человек преодолел кризис. Вид его обрадовал присутствующих: не было никакого сравнения с недавним печальным состоянием Эдварда, когда, лежа на кушетке в полном безмолвии, он являл собой мрачное, удручающее зрелище и когда вокруг него хлопотали то мать, то врач. Теперь все с радостью наблюдали, как Элис вела сына к мягкому креслу, как он шел, хотя и волоча левую ногу, как прямо сидел, кланяясь направо и налево.

Первый вечер носил удивительно торжественный характер, этому способствовало и богатое угощение: сандвичи, пирожные, конфеты, ликеры. Мир был заключен! Приближаясь к столу, накрытому в сторонке и уставленному яствами, гости сияли и говорили друг другу: поглядите-ка, мир восстановлен!

А какой оживленной была мать, госпожа Элис! И она изменилась к лучшему. Правда, на прежних встречах Элис также почти все время присутствовала, но держалась особняком, эдакое неземное существо, витающее в облаках. Однако излечение любимого сына преобразило и ее — Элис болтала, смеялась. Она переходила от одного гостя к другому, пожимала руки, задавала вопросы.