На подъезде к первой из деревень, машина застряла в глубокой колдобине. Водитель привёл отделение стрелков, и те, раскачав, лихо вытолкнули автомобиль.

Машина покатила мимо убогих изб, где толпились солдаты в старых, грязных, непригнанных шинелях, многие без погон, на головах измятые серые папахи, на ногах рванью сапоги, опорки[11], даже лапти.

Провожая угрюмыми взглядами автомобиль, солдаты и не думали приветствовать генерала. Пётр Николаевич почувствовал себя удручённо. Он понимал: чтобы привести эти части в боевое состояние, необходимо, во-первых, восстановить дисциплину, во-вторых, организовать элементарные строевые занятия...

Обо всём этом Краснов и повёл речь на совещании командиров дивизий и полков:

   — Господа, в таком состоянии корпус небоеспособен. Я требую от вас научить солдат воевать. Господа офицеры, вспомните, что вы офицеры... В таком состоянии мы не можем выполнить поставленные перед вами задачи.

Краснова никто не прерывал, слушали молча.

   — Я требую начать непрерывное обучение людей, я требую физических упражнений, чтобы солдаты почувствовали своё тело, могли разить штыком чучела, могли отбиваться прикладом... Работа с солдатами на местности в любое время дня, в любую погоду... И ещё. Обратитесь к душе русского солдата... Солдаты забыли строевую музыку, пение...

О трагедии, происшедшей с частями будущего корпуса, Краснову сказал ещё Пестрецов, но подробности он узнал от начальника штаба, полковника Давыдова.

Впереди был австрийский укрепрайон с ходами сообщения, окопами, землянками, блиндажами, несколькими рядами колючей проволоки.

   — Вот здесь мы и стояли, — Давыдов повёл рукой по местами осыпавшимся окопам... — Знали: нам предстоит выбить австрийцев из их укреплений, но командир проявил беспечность и вместо подготовки сутками не покидал свой блиндаж. Был постоянно навеселе, на все мои предупреждения не реагировал, даже грозил отстранить от должности. — Здесь, — продолжал полковник Давыдов, — в августе—сентябре произросло то, что мы и сегодня пожинаем. Командир заставил части идти на укрепления без артподготовки, не расчистив поле от проволоки. Солдаты шли на колючку под ураганным огнём австрийцев. По нам били из тяжёлых орудий. Обратите внимание, ваше превосходительство, сколько здесь воронок. Мы отошли. Нет, точнее мы убежали и только позже могли посчитать потери... Вот так, ваше превосходительство, за головотяпство одного ответили своими жизнями тысячи. И как результат — случаи дезертирства и отказ идти на передовую.

   — Именно это мы и должны переломить, полковник. За первыми единичными случаями может последовать массовое неповиновение, а это развал фронта.

   — Я с вами согласен, ваше превосходительство, но есть одно «но». В казачьих войсках ещё сохраняются славные традиции предков. Этого нет среди обычных солдат.

   — Наша с вами задача, полковник, если мы хотим сохранить армию и государство, калёным железом выжечь дух вольнодумства и неповиновения. Должен сказать своё слово и трибунал...

   — Нелегко это будет, ваше превосходительство.

   — Нелегко, но нужно. Интенданты докладывают, что на склады поступают обмундирование и сапоги. Обещают подвезти шинели. Солдатам начали выдавать нормальное довольствие, заработали бани. Люди повеселели. Мы должны достучаться до сердца каждого солдата, чтобы он понял свой долг — воевать до победного конца. Тогда мы можем послать корпус в бой.

В первых числах ноября новый корпус занял своё место на позиции.

Ходами сообщений солдаты растекались по окопам, зло шутили:

   — Постоим, братцы, за веру, царя и отечество.

   — Государь наш немецких кровей, и государыня немка. Сами в Питере во дворцах рассиживаются, а нашего брата в окопы загоняют.

   — Погодь маленько, как мороз прижмёт, так и нам не грех по избам разойтись.

Развязавших языки осаживали унтер-офицеры, фельдфебели, взводные:

   — Разговорчики прекратить!

Солдаты постепенно угомонились, выставили наблюдателей. Из землянок послышался густой храп.

Поздно вечером на передовую приехал генерал Краснов. Шёл по ходам сообщений один, без сопровождения адъютанта, шёл не торопясь, всматривался лица солдат, интересовался у часовых, как настроение, который год служит, откуда родом. Возвращаясь, взглянул на походную кухню. Спросил у повара, чем намерен утром кормить людей.

Узнав, что прибыл командир корпуса, подошёл командир полка. Поздоровались.

   — Вы бы отдыхали, Григорий Александрович.

   — А вы, ваше превосходительство, отчего не спите?

   — У меня давняя сила привычки. В молодые годы подчас не спал по много часов. А когда за письменный стол садился, путал день с ночью.

   — Доводилось мне, ваше превосходительство, читать ваши рассказы в «Ниве». Помню и эфиопские повести.

   — Мечтаю вновь сесть за стол и взять в руки перо. Ужели наступит такой день?

   — Война, ваше превосходительство, обогатит вас новыми наблюдениями.

   — Лучше бы не было такого обогащения... Что там слышно у австрийцев?

   — Разведка доносит, что к ним подошли немцы из Франции.

   — Во Франции немцы испробовали газы. Но наделось, на Восточном фронте они их не применят.

   — Избави бог. Наш солдат от газов защиты не имеет.

   — На Западном фронте Германия применила газы в основном как средство устрашения. Французские и британские солдаты были буквально парализованы.

   — Под газовую атаку попал, ваше превосходительство, и русский экспедиционный корпус.

   — К несчастью, Григорий Александрович, к несчастью. Иприт — газ слезоточивый, но нам пока неизвестны его последствия. А они могут быть печальными... Жаль, что Германия оказалась подготовлена к войне лучше стран Антанты. В этом мы убеждаемся снова и снова.

   — Я верю, ваше превосходительство, что Россия одержит победу в этой войне.

   — Я тоже, но нам не нужна победа царя Пирра. — Краснов приложил ладонь к папахе. — Спокойной ночи, Григорий Александрович.

В тот вечер, когда похоронили заместителя командира полка барона Зальцбурга, убитого разрывом снаряда, в офицерский блиндаж то и дело заходили офицеры, выпивали стоя рюмку водки, поминали убитого и отправлялись на позицию. А в блиндаже оставались близкие друзья барона — штаб-ротмистр Щелканов, интендант Засекин, поручик Малоканов, какой-то дальний родственник, да прибывший накануне из петербургского госпиталя капитан Вязинцев.

Когда уже, кажется, всё было сказано об убитом, поручик Малоканов спросил Вязинцева:

   — Горечь утраты, господин капитан, не позволяла спросить, как живёт сегодня столица?

   — Тяжело живёт, господа, голодно. Очереди в булочных. Народ волнуется. Петроград преобразился в худшую сторону: он стал очень многолюдным. Появилось множество беженцев. Выздоравливающие раненые толпами бродят по улицам. Везде полно солдат и юнкеров. Из Кронштадта валит матросня.

На сколоченном из окопных досок столе колебалось пламя свечи, выхватывая лица присутствующих.

Интендант Засекин заметил:

   — Во всём этом происки социал-демократов.

   — Всё от масонов тянется, — вставил поручик Малоканов. — Наша российская беда, слепое подражание Западу.

   — Нет, поручик, позвольте, — прервал Малоканова интендант, — масоны — это общество вольных каменщиков. В него входили, если помните, такие знаменитые люди, как Пушкин и Карамзин.

   — Да-да, — согласился с Малокановым капитан Вязинцев, — именно след масонства я вижу в деяниях социал-демократов.

Получив поддержку, поручик Малоканов назвал имена декабристов, которые, по его мнению, были март — Князь Трубецкой, не его ли, масона, декабристы прочили в диктаторы? А Кондратий Рылеев тоже масон, подстрекатель солдат.