1914 «Бессонница. Гомер. Тугие паруса…» Бессонница. Гомер. Тугие паруса. Я список кораблей прочел до середины: Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный, Что над Элладою когда-то поднялся. Как журавлиный клин в чужие рубежи, — На головах царей божественная пена, — Куда плывете вы? Когда бы не Елена, Что Троя вам одна, ахейские мужи? И море, и Гомер — все движется любовью. Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит, И море черное, витийствуя, шумит И с тяжким грохотом подходит к изголовью. 1915 ИЗ КНИГИ СТИХОВ «TRISTIA»[259] (1922) Зверинец Отверженное слово «мир» В начале оскорбленной эры, — Светильник в глубине пещеры И воздух горных стран — эфир, Эфир, которым не сумели, Не захотели мы дышать. Козлиным голосом опять Поют косматые свирели. Пока ягнята и волы На тучных пастбищах водились И дружелюбные садились На плечи сонных скал орлы, — Германец выкормил орла, И лев британцу покорился, И галльский гребень появился Из петушиного хохла. А ныне завладел дикарь Священной палицей Геракла, И черная земля иссякла, Неблагодарная, как встарь. Я палочку возьму сухую, Огонь добуду из нее, Пускай уходит в ночь глухую Мной всполошенное зверье! Петух и лев, широкохмурый Орел и ласковый медведь, — Мы для войны построим клеть, Звериные пригреем шкуры! А я пою вино времен — Источник речи италийской, И в колыбели праарийской Славянский и германский лен! Италия, тебе не лень Тревожить Рима колесницы, С кудахтаньем домашней птицы Перелетев через плетень? И ты, соседка, не взыщи, — Орел топорщится и злится: Что, если для твоей пращи Холодный камень не годится? В зверинце заперев зверей, Мы успокоимся надолго, И станет полноводней Волга И рейнская струя светлей, — И умудренный человек Почтит невольно чужестранца, Как полубога, буйством танца На берегах великих рек. 1916 Декабрист «Тому свидетельство языческий сенат, — Сии дела не умирают!» Он раскурил чубук и запахнул халат, А рядом в шахматы играют. Честолюбивый сон он променял на сруб В глухом урочище Сибири, И вычурный чубук у ядовитых губ, Сказавших правду в скорбном мире. Шумели в первый раз германские дубы, Европа плакала в тенетах, Квадриги черные вставали на дыбы На триумфальных поворотах. Бывало, голубой в стаканах пунш горит. С широким шумом самовара Подруга рейнская тихонько говорит, Вольнолюбивая гитара. «Еще волнуются живые голоса О сладкой вольности гражданства!» Но жертвы не хотят слепые небеса: Вернее труд и постоянство. Все перепуталось, и некому сказать, Что, постепенно холодея, Все перепуталось, и сладко повторять: Россия, Лета, Лорелея. 1917 «Золотистого меда струя из бутылки текла…»[260] Золотистого меда струя из бутылки текла Так тягуче и долго, что молвить хозяйка успела: «Здесь, в печальной Тавриде, куда нас судьба занесла, Мы совсем не скучаем», — и через плечо поглядела. Всюду Бахуса службы, как будто на свете одни Сторожа и собаки, — идешь — никого не заметишь. Как тяжелые бочки, спокойные катятся дни, Далеко в шалаше голоса — не поймешь, не ответишь. После чаю мы вышли в огромный коричневый сад, Как ресницы — на окнах опущены темные шторы. Мимо белых колонн мы пошли посмотреть виноград, Где воздушным стеклом обливаются сонные горы. Я оказал: «Виноград, как старинная битва, живет, Где курчавые всадники бьются в кудрявом порядке, В каменистой Тавриде наука Эллады, — и вот Золотых десятин благородные, ржавые грядки». Ну а в комнате белой, как прялка, стоит тишина. Пахнет уксусом, краской и свежим вином из подвала. Помнишь, в греческом доме: любимая всеми жена, — Не Елена, другая — как долго она вышивала? Золотое руно, где же ты, золотое руно? Всю дорогу шумели морские тяжелые волны, И, покинув корабль, натрудивший в морях полотно, Одиссей возвратился, пространством и временем полный. 1917 МАКСИМИЛИАН ВОЛОШИН[261] ИЗ СБОРНИКА «СТИХОТВОРЕНИЯ. 1900–1910» (1910) Из раздела «Годы странствий» Пустыня Монмартр… Внизу ревет Париж — Коричневато-серый, синий… Уступы каменистых крыш Слились в равнины темных линий. То купол зданья, то собор Встает из синего тумана. И в ветре чуется простор Волны соленой океана… Но мне мерещится порой, Как дальних дней воспоминанье, Пустыни вечной и немой Ненарушимое молчанье. Раскалена, обнажена, Под небом, выцветшим от зноя, Весь день без мысли и без сна В полубреду лежит она, И нет движенья, нет покоя… Застывший зной. Устал верблюд. Пески. Извивы желтых линий. Миражи бледные встают — Галлюцинации Пустыни. И в них мерещатся зубцы Старинных башен. Из тумана Горят цветные изразцы Дворцов и храмов Тамерлана. И тени мертвых городов Уныло бродят по равнине Неостывающих песков, Как вечный бред больной Пустыни. Царевна в сказке, — словом властным Степь околдованная спит, Храня проклятой жабы вид Под взглядом солнца злым и страстным. Но только мертвый зной спадет И брызнет кровь лучей с заката — Пустыня вспыхнет, оживет, Струями пламени объята. Вся степь горит — и здесь, и там, Полна огня, полна движений, И фиолетовые тени Текут по огненным полям. Да одиноко городища Чернеют жутко средь степей: Забытых дел, умолкших дней Ненарушимые кладбища. И тлеет медленно закат, Усталый конь бодрее скачет, Копыта мерно говорят, Степной джюсан звенит и плачет. Пустыня спит, и мысль растет… И тихо все во всей пустыне: Широкий звездный небосвод, Да аромат степной полыни… вернуться «Золотистого меда струя из бутылки текла…». — Стихотворение написано после посещения дачи художника С. Ю. Судейкина в Алуште в августе 1917 г. вернуться Волошин Максимилиан Александрович (Кириенко-Волошин; 1878–1932) родился в Киеве. Детство прошло в Феодосии, юность — в Москве. В 1897 году поступил на юридический факультет Московского университета, откуда исключен в 1900 году за участие в студенческих беспорядках и сослан в Ташкент. В 1901 году поступил в Берлинский университет, затем уезжает в Париж. До 1916 года живет то в Европе, то в Коктебеле в Крыму. Путешествовал в Египет и пешком обошел ряд стран Европы. Занимается литературой и живописью (в основном пейзажем, акварелью). С 1917 года до самой смерти безвыездно жил в Крыму. В стихах М. Волошин тяготел к натурфилософской лирике, к южному («киммерийскому») пейзажу, к зримости описания картин природы, которую он стремился изобразить через призму истории и культуры. Стихотворения М. Волошина печатаются по тексту книги: Максимилиан Волошин. Стихотворения. 1900–1910. М., 1910. |
