Род решил, что если он не станет обращать на это внимания, то все рассосется само собой, но прошло уже восемь дней, а Грегори продолжал твердить, что, когда вырастет, непременно будет монахом. Род очень надеялся на то, что у ребенка просто такой период, но понимал, что совсем упускать происходящее с Грегори из виду нельзя. И вот теперь он выходил из леса вместе с младшим сынишкой, и тот шел пешком, а не летел, дабы не напугать местных жителей. Они направлялись к бревенчатому строению новоиспеченной Раннимедской обители ордена Святого Видикона Катодского.

Но куда же он вел мальчика, если относился к его увлечению так скептически? Вот в этом-то и было все дело: в том, что Гвен к увлечению Грегори скептически не относилась. Мало того: она от этого была в восторге! Да и всякая средневековая мать была бы в восторге: если твой сын находился в монастыре, никто бы не сказал про тебя дурного. В принципе самой выдающейся волшебнице в Грамерае не было нужды беспокоиться о собственном положении в обществе (хотя Гвен не имела бы ничего против того, чтобы большинство людей относились к ней одобрительно), но, видимо, ей было приятно думать, что она накоротке с «иным миром».

Но на самом деле все было совсем не так, и Род это отлично понимал. Гвен была просто счастлива от мысли о том, что ее ребенку открыта более прямая дорога в Рай, чем любому из ее семейства. И Род был готов признать, что это славная мысль — вот только он не был в этом уверен. Он был близко знаком со многими священнослужителями.

— Все не совсем так, как кажется на первый взгляд, сынок, — сказал Род, когда они зашагали по тропинке, ведущей ко входу в обитель. — Монахи не только молятся и исповедуются в грехах. — Он указал на троих монахов, которые вспахивали поле неподалеку от тропинки. — Вот так они проводят большую часть времени — в тяжких трудах.

— А почему же они говорят, что это хорошо? — спросил Грегори.

— Потому что они думают, что тяжелый труд отгоняет дурные помыслы. А я так полагаю, что работа их попросту сильно утомляет.

Грегори кивнул:

— Что ж — усталость помогает плоти избежать искушения.

Род глянул на малыша, потрясенный, по обыкновению, тем, что дети способны столь многое понимать. И пожалуй, Грегори был прав: после десятичасового труда за плугом у монахов вряд ли оставались силы грешить.

Монах, возглавлявший пахарей, оглянулся, увидел гостей и поднял руку. Его товарищи оторвались от работы, сам он выпрягся из плуга и пошел по бороздам вспаханной земли навстречу Роду и Грегори.

— Привет вам… О, да это же лорд Чародей! И его младший сынок!

— Рад встрече с вами, святой отец. — Род не без удивления признал в монахе отца Бокильву.

— А я рад, что вы пришли к нам, — ответил священник, отряхивая руки от пыли. — Что привело вас сюда, лорд Чародей? Неужто мои братья снова чем-то потревожили вас?

— Нет… то есть да. Однако не случилось ничего такого, чего бы мы не ожидали. И я не поэтому к вам пришел. — Он положил руку на плечо Грегори. — Дело вот в ком.

— В вашем малыше? — Отец Бокильва лишь на миг выказал изумление и тут же улыбнулся и указал на дом. — Что ж, вижу, разговор коротким не получится. Пойдемте присядем и утолим жажду!

Род пошел за монахом, для уверенности обняв Грегори за плечи — то есть для уверенности Грегори.

— Брат Клайд! — окликнул отец Бокильва рослого монаха, когда они подходили к дому.

Тот удивленно оглянулся, отложил мастерок и штукатурную доску и направился навстречу настоятелю и гостям.

— Это брат Клайд, — объяснил отец Бокильва Грегори. — Как видишь, он работает руками, как и все мы, и если его работа кажется на первый взгляд более легкой, чем моя, то не сомневайся: вчера он трудился на моем месте.

Монах-великан улыбнулся и протянул мальчику руку. Ручонка Грегори утонула в его огромной ладони. Малыш смотрел на Клайда, широко раскрыв глаза.

— А этот благородный господин — Род Гэллоугласс, лорд Чародей. — Отец Бокильва посмотрел на брата Клайда. — Я должен немного поговорить с этими добрыми людьми, а ты, прошу тебя, займи мое место рядом с братом Нед ером и отцом Мерсеем.

— О, с радостью, — вздохнул брат Клайд. — Разве это не мой долг? Привет вам, люди добрые!

Он поклонился Роду и Грегори и зашагал к пахарям.

— Вот она, жизнь монаха, — пояснил отец Бокильва, когда они продолжили путь. — Молитва поутру и вечером, а в промежутке — тяжелый труд, а потом еще и в полночь надо встать и помолиться. Да ты и сам это видел — ведь ты наблюдал за нами прежде.

Грегори испуганно посмотрел на отца Бокильву:

— Откуда вы знаете?

— О, ты же привел своих братьев и сестру нам на выручку, когда на нас напали разбойники, — сказал отец Бокильва просто и уселся за длинный стол, сработанный из свежеструганых досок. — Смотрите, не занозите пальцы… Ну а как же вы смогли бы прийти нам на выручку, если ты за нами не наблюдал, а? А вот тут ты еще не бывал — внутри нашей обители. Ну, теперь гляди, как живут монахи.

Грегори огляделся по сторонам:

— Чисто и просторно.

Удивительно, как Грегори реагировал на обстановку в обители. А Род бы сказал: «Пусто и стерильно».

— Верно, тут чисто, и чистота эта создана трудами монахов. Это мы побелили стены, мы сработали столы и скамьи и даже деревянные миски выточили сами. — Отец Бокильва налил из кувшина воды в кружку и поставил ее перед мальчиком. — Осенью у нас будет эль, а весной — вино, а пока — вода. Но и тогда, когда у нас будут эль и вино, чаще мы будем пить простую воду. А едим мы хлеб, овощи и фрукты, а мясо — только по праздникам.

— Тяжелая у вас жизнь, — с широко раскрытыми глазами выпалил Грегори.

— Верно, и потому ты должен понять, как силен должен быть призыв к трудам во славу Бога. — Отец Бокильва жадно осушил полную кружку воды и перевел взгляд на Рода. — Что ж, лорд Чародей, говорите! Чем я могу вам помочь?

— Вы уже помогли, — смущенно улыбнулся Род. — Мой сын решил, что, когда вырастет, сможет стать монахом.

Единственным выражением удивления было то, что отец Бокильва на долю мгновения замер. Вероятно, подумал Род, это потому, что он и сам уже обо всем догадался. Затем настоятель обители подлил себе воды.

— Что ж, бывает, что призвание проявляется и так рано. Однако чаще бывает, что мальчиков просто неосознанно тянет к святой жизни, а потом они обнаруживают, что это — всего лишь одно из многих желаний. Только потом приходит сильнейшее, осознанное стремление. Это тяжелая жизнь, малыш. Ты видишь меня, но многие из послушников возвращаются к своим родным до того, как принесут иноческие обеты. Те же, которые остаются в монастыре, могут уйти до того, как станут дьяконами, и даже те из них, которые становятся дьяконами, порой возвращаются к мирской жизни и так и не приносят последнего обета.

— Значит, монах может вернуться к мирской жизни и жениться?

— Да, может. И жениться, и растить детей. Многие из тех, кого мы зовем братьями, вольны в любой час покинуть орден. Мужчина может быть отцом и мужем и продолжать оставаться дьяконом, малыш. И тогда его служба в церкви уступает его долгу перед семейством. Однако многие братья остаются в ордене всю свою жизнь, но при этом так и не произносят последнего обета. Такие монахи просто-напросто не чувствуют в себе достаточно сил для того, чтобы взять на себя высочайшую ответственность, сопряженную со служением мессы, видят себя недостойными для того, чтобы причащать других. Тем не менее многие из таких стяжали святость и творили чудеса и, как мы верим, теперь проживают в Раю.

Грегори медленно проговорил:

— Но как же так может быть, что я уже знаю свое призвание?

— Ты не можешь о нем знать, покуда не станешь старше. В наш орден мы принимаем юношей, когда им исполнится восемнадцать лет. До тех пор ты должен жить как можно чище и праведнее и делать все, что в твоих силах, для ближних.

Грегори кивнул:

— Молиться, поститься и делать добрые дела.