— Я довольно хорошо знаю тебя, отец Матфей, чтобы уважать твою веру. Ты почитаешь себя правым, хотя на самом деле ошибаешься. Однако не забывай о том, отец Матфей, что и твой собственный дар, и дарования твоих собратьев стали столь могущественными только потому, что все вы возросли под опекой и в заботах нашего ордена.

Отец Бокильва не дрогнул и молчал так долго, что в конце концов ответил отцу Фоме седовласый отец Арнольд:

— Мы безмерно благодарны ордену за заботу — о нет, лучше сказать: обязаны ему самой жизнью своею, ибо любого из нас могли сжечь на костре обезумевшие толпы, если бы мы не обрели приют за стенами монастыря.

— Так вернитесь же туда! Вы не имеете права выказывать свои дарования на миру, ибо большая часть вашей силы принадлежит ордену!

— Мы не покинули орден, — медленно, старательно выговаривая каждое слово, возразил отец Бокильва. — И не желаем его покидать. Мы просто начали строительство новой обители.

— Монашеская обитель в Грамерае должна быть одна-единственная, отец Матфей! Тебе прекрасно известно, сколь важна в нашем деле тайна!

— Нисколько в этом не сомневаюсь. Однако вам не следует опасаться: мы не станем упражняться в наших способностях нигде, кроме как за стенами этого дома, где нас никто не будет видеть, кроме нас самих.

— А если какой-нибудь крестьянин заглянет сюда через щелочку в стене? А если он расскажет об увиденном всем своим соседям? Что тогда станется со всем духовенством в этой стране?

— Мы стараемся изо всех сил, чтобы такого не случилось. Потому мы с таким тщанием и обмазываем стены нашего дома глиной, — отвечал отец Бокильва. — Следим мы также и за тем, чтобы каждый из нас сохранял свой Щит, и наблюдаем за сознанием приближающихся к нашей обители крестьян. Не могу поверить, чтобы ты, отец Фома, заподозрил нас в подобной неосмотрительности.

— В чем только я не могу вас заподозрить — при том, что вы покинули пределы монастыря? — в отчаянии вскричал отец Фома. — Разве вы не понимаете, что наша обитель, как Тело Христово, слабеет от потери хотя бы одного из членов своих?

— Ах вот оно что, — негромко проговорил отец Бокильва. — Стало быть, тревожит вас не наш уход сам по себе, и не то, насколько он прав или не прав, и даже не возможность того, что миряне обнаружат нашу сущность. Вас пугает ослабление обители аббата.

Отец Фома промолчал, но его лицо потемнело от гнева.

— И где же тут, спрашивается, честность и праведность? — пробормотал отец Арнольд.

— Довольно слов, — буркнул отец Фома и извлек из складок своего облачения дубинку. — Что праведно, а что нет — это решать отцу нашему аббату, а не тебе, отец Матфей, ибо ты не умнее меня. И ты поступишь так, как тебе велено. И все остальные тоже.

— Мы не отвернемся от его святейшества Папы, — решительно отозвался отец Бокильва.

— Ну так получай же! — прокричал отец Фома и замахнулся дубинкой.

Отец Бокильва мгновенно выхватил палку и парировал удар отца Фомы, но в это же мгновение получил по макушке дубинкой от отца Эндрю. Настоятель новой обители пошатнулся, хотя голова его была покрыта стальным шлемом, и попятился, но отец Арнольд успел подхватить его левой рукой и поддержать, а правой рукой, в которой он сжимал куотерстаф, блокировал новый удар отца Эндрю. Отец Фома предназначил ему очередной удар, но этот удар на свой куотерстаф принял брат Орто, после чего развернулся и парировал удар брата Виллема. Отец Фома снова размахнулся, но к этому времени отец Бокильва пришел в себя и заслонился от удара куотерстафом — пусть чуть запоздало, но верно. Брат Феннель ухватился за дубинку брата Эндрю сзади, когда тот взметнул ее, и коротышка с ревом развернулся, чтобы нанести Феннелю сокрушительный удар, но его более рослый соперник закрылся и нанес ответный удар.

По всей просторной трапезной монахи дрались, пытаясь сразить друг друга. Прочное дерево ударялось о стальные шлемы. Несколько монахов упали на пол. Их собратья спотыкались о безжизненные тела.

Неожиданно с грохотом распахнулась дверь, и в трапезную вбежал мужчина в дублете и лосинах, а за ним — десяток вооруженных людей, которые проворно разбежались по комнате и выстроились вдоль стен. Послышалось гулкое пение рога. Человек, стоявший рядом с незнакомцем, оглушительно проревел:

— Всем стоять! Перед вами — бейлиф его величества короля!

Монахи замерли, опустили оружие, оглянулись.

— Что это за безобразие! — вскричал бейлиф. — Что я вижу перед собой! Бывает ли нечто более противоестественное, нежели зрелище того, как люди Божьи заняты дьявольскими деяниями!

Отец Фома выпрямился, его лицо уподобилось высеченному из камня.

— Не смей поучать священников праведности, мирянин!

Один из воинов шагнул вперед и нацелил на отца Фому пику, но бейлиф остановил его, предостерегающе подняв руку.

— Не будем пускать в ход оружие. Неужто, брат, вам и дела нет до того, какое бесчинство вы затеяли?

Отец Фома побагровел, но ответил:

— О да, воистину это бесчинство, ежели нам, облаченным в монашеские одеяния, приходится действовать так, коли мирская власть бездействует!

— Что ж, раз так, позвольте нам приступить к делу, — ответствовал бейлиф и кивнул, дав знак своим людям. — Арестуйте их, во имя короля!

— Стойте! — побледнев, воскликнул отец Фома. — Вы не имеете права арестовывать церковников!

— Взяв в руки оружие, вы утратили защиту, которую вам дарует облачение, — спокойно возразил бейлиф, — а я имею власть над всяким, кто нарушает мир во владениях короля!

— Нет, не имеешь! Все духовенство Грамерая подчиняется аббату, и только ему!

— Вот как? Ну так позовите своего аббата, и пусть он простит вам ваши прегрешения!

— Так я и сделаю, — прищурившись, заявил отец Фома. — Отойдите, — распорядился он, кивнул своим монахам и прошагал к дверям, громко стуча по полу посохом. На миг показалось, что он, того и гляди, столкнется с бейлифом, но этот достойный человек в последнее мгновение отступил и с низким насмешливым поклоном дал дорогу монахам. Когда последний из них миновал его, бейлиф встал на пороге и проводил их взглядом.

— Вилликен, — приказал он, — возьми с собой пятерых да проводите их. Приглядите, чтобы они шли своей дорогой.

Вилликен отдал бейлифу честь, махнул рукой своим людям и отбыл в указанном направлении.

Бейлиф развернулся и устремил пытливый взгляд на отца Бокильву.

— Ну а теперь, любезный брат, потрудитесь втолковать мне, в чем была причина этой потасовки?

Монах отворил дверь и ухитрился согнуться так, что, по сути, не поклонился. Род постарался не обращать на него внимания и вошел в кабинет.

— Приветствую вас, милорд аббат.

— Привет и вам, — отозвался аббат. По голосу было такое впечатление, будто он улыбается, но вот руку он Роду протянуть забыл. И хорошо сделал: Род был не большим любителем целовать чьи-либо перстни.

Монах, открывший Роду дверь, вошел в кабинет следом за ним и встал рядом с аббатом. Аббат указал на него и представил:

— Мой секретарь, брат Альфонсо.

Род коротко, но внимательно взглянул на монаха, стараясь хорошо запомнить его лицо. Любой приближенный аббата запросто мог быть врагом. Бледное худое лицо, алчный взгляд, тщедушная фигура. Ну и само собой — тонзура, обрамленная венчиком редких волос. А главное — глаза, горящие глаза.

Род отвел взгляд. Он твердо решил игнорировать этого человека.

— Я прибыл с приветствиями от их величеств, милорд.

— Рад слышать, что мои чада помнят обо мне.

О, вот оно как! «Мои чада»… Следовательно, аббат имел право «своих чад» бранить и миловать.

Аббат указал в сторону стола, стоявшего около высокого стрельчатого окна.

— Не откажетесь ли присесть?

— Благодарю, не откажусь. Путь был долог.

На самом деле, проведя почти двое суток в седле, Род предпочел бы постоять, но делать беседу с аббатом еще более официальной, нежели она была, ему совсем не хотелось. Чем уютнее она будет обставлена, тем лучше — так он думал. По возможности, он желал восстановить дружеские отношения с главой. Грамерайской Церкви.