— Ступите на путь истинный! — взвизгнул проповедник. — Не идите за этими лживыми владыками… иначе земля сотрясется у вас под ногами! Я вас предупредил!

С этими словами он развернулся и затрусил к лесу. Щеки его пылали от злости, обиды и непонимания того, что произошло. О, как он гневался на этого юнца с уверенной улыбкой. Теперь у монаха не было никаких сомнений в том, что это был чародей, сдержавший землетрясение силой своего разума, когда сам он пытался заставить землю дрожать.

Лютни и гобой вели тихую безмятежную мелодию, от которой сразу успокаивалось сердце у тех, кто входил в главный собор Раннимеда. Голоса певчих заполняли весь неф, когда в собор вошли король и королева. Они шли рука об руку, а впереди них шли их сыновья, с торжественностью, делавшей честь их юному возрасту. Впереди детей вышагивали ливрейные лакеи, а замыкали процессию горничные. На мессу в кафедральный собор прибыла треть обитателей королевского замка. Остальные в это время находились на службе в замковой часовне.

Наконец королевская процессия расселась по скамьям. Катарина улыбнулась и незаметно погладила руку Туана. Он поглядел ей в глаза и улыбнулся в ответ. На несколько кратких минут божественное умиротворение воцарилось в их душах.

Но вот хор завершил песнопение триумфальным «Аллилуйя!», и проповедник, взойдя на кафедру, вскричал:

— Горячо возлюбленные во Христе!

Катарина и Туан резко повернули головы к кафедре. Куда же подевался предначинательный псалом, а также псалом Покаянный, и молитвы — «Слава в вышних Богу», и чтение Посланий Апостолов и Евангелия?

— В нынешнее воскресенье в этом храме не будет мессы, — с грустью объявил проповедник.

Туан нахмурился, Катарина стала мрачнее тучи. Народ вокруг них громко зароптал.

Проповедник с тоской дождался, когда вновь наступит тишина, затем развернул свиток и объявил:

— Я должен зачесть вам послание от его Преосвященства архиепископа!

Катарина чуть было не вскочила со скамьи, но Туан взял ее за руку и удержал.

— Пусть говорит. Мы с тобой пока не деспоты. Будет лучше, если это услышат все.

Катарина, пылая гневом, послушалась мужа. Алан и Диармид в испуге смотрели на родителей.

— «Горячо возлюбленные чада мои, — начал читать проповедник, — с великой печалью я нарекаю Туана и Катарину, бывших короля и королеву этой страны, еретиками, противниками Слова Божия и Церкви Грамерая, и потому отлучаю их от всех богослужений и церковных таинств».

На этот раз ответом проповеднику был уже не ропот, а рев. Даже лакеи стали отсаживаться подальше от Туана и Катарины. Бледная как плат Катарина вскочила, сжала кулаки. Туан поднялся, встал рядом с женой.

— «Бывшие»! — мрачно выкрикнула королева. — Как он смеет называть нас «бывшими»!

Но проповедник замахал руками, прося тишины.

— …дослушайте же до конца, прошу вас! — крикнул он. — Далее его преосвященство пишет: «Призываю всех добрых и праведных людей, кто в душах своих верен Господу нашему, оставить этих мнимых правителей и прийти ко мне в Раддигор, в мою обитель, и объединиться в священном походе против этих еретиков, которые тиранят наш прекрасный остров Грамерай!»

Тут уж и Туан не выдержал и в ярости выкрикнул:

— Ты все прочел?

— «Ваш во Христе, — холодно и быстро прочел проповедник. — Джон Виддеком, милостью Божией архиепископ Грамерайский».

— Вернее было бы сказать «своей собственной милостью»! — прогремел Туан. — Если ты все сказал, то тебе, несомненно, следует покинуть этот собор и более не служить мессу!

— Конечно, я не останусь рядом с еретиками, — промямлил проповедник и скатал пергаментный свиток дрожащими руками. — Можешь заткнуть мне рот, если желаешь, Туан Логир, но тысячи монахов отрекутся от тебя по всей стране!

— А я знаю некоторых, кто так не поступит! — выкрикнул в ответ Туан, с трудом сдерживая злость. — Прищурившись, он обратился к сенешалю: — Сэр Марис! Скачите во весь опор к монашеской обители, что неподалеку от города, да разыщите отца Матфея Бокильву. Уговорите его отслужить мессу в Раннимеде! — Туан посмотрел на Катарину и сказал более мягко: — Вот теперь я без зазрения совести «использую» этих добрых людей.

Глаза Катарины вспыхнули благодарным огнем. Она крепко сжала руки мужа.

Заложники-аристократы вернулись в зал. Как ни странно, никто из них в этот день не был склонен к перепалкам и дракам. Молодые дворяне расселись вокруг стола с мрачными лицами и обменялись затравленными взглядами. Все молчали — может быть, потому, что Огюста за столом не было. Он утешал свою невесту.

Наконец тягостное молчание нарушил Мадджоре.

— Милорды, это война.

Гибелли сокрушенно кивнул:

— А как же иначе, если архиепископ отлучил короля от Церкви?

— Но яснее ясного, что Рим короля от Церкви не отлучил, — заметил Честер. — И что теперь у нас будет не один орден Святого Видикона, а два.

— Верно. Римский орден и Грамерайский. Проклятие! — Маршалл в отчаянии развел руками. — Но как же может быть два святых Видикона, если только один из них погиб как великомученик?!

— Духовенство раскололось, — проворчал Глазго. — Какие же мы идиоты, что раньше этого не заметили.

— Мой отец воевал на стороне архиепископа, — мрачно буркнул Маршалл. — Вообще-то я думал, глядя на отца, что архиепископ прав в своем желании перемен в стране и что их величества в упрямстве своем заблуждаются.

— Верно, — кивнул Грэз. — Но если священник, верный архиепископу, отказывается служить мессу в присутствии короля и королевы, то отец Бокильва с превеликой охотой и мессу отслужит, и даст им причастие…

— Вот-вот, — прошептал Гибелли. — Так кто же настоящий еретик, спрашивается? Король или архиепископ? — Он развернулся и наставил указательный палец на д’Огюста, который в это самое мгновение вошел в зал. — Ну, разгадай для меня эту загадку, а? Ты, считающий Себя всезнайкой, — скажи мне! Кто более верен Господу — его величество или его преосвященство?

Д’Огюст от неожиданности замер. Овладев собой, он подошел к столу и задумчиво сдвинул брови.

— Помнится, прежде этого человека именовали «его милость»… Нет, я бы не стал его так называть. Какая уж тут милость, когда он посеял такую сумятицу в стране! Но для нас, милорд, вопрос должен стоять иначе: на чьей стороне мы выступим в поход? Пойдем ли мы с королем или с…

— Или с нашими могильщиками, — негромко подсказал Грэз.

Все молчали и глядели друг на друга. Вдруг они, не сговариваясь, подумали о том, что смертны и что любой из них может погибнуть во цвете лет, на чьей бы стороне ни оказался.

— Кто принял сторону Церкви? — негромко спросил Глазго.

— Твой отец, герцог Стюарт, — ответил Гибелли. — И мой отец тоже. К ним присоединились граф Маршалл и граф Борджия.

Не сказать, чтобы это известие вызвало у кого-то из молодых людей облегчение, но некоторые из них согласно кивнули. Было ясно, что услышали они именно то, чего ожидали.

— Что до меня, — медленно проговорил Гибелли, — то если мой отец и господин мой дает мне свободу выбора, то мне все равно. — Он сглотнул подступивший к горлу ком. — По крайней мере я его ни в чем не виню. Справедливо и почетно защищать свои права на собственные владения. Не сомневаюсь: моя смерть нанесет ему жестокую рану в самое сердце и раздует пламя мести. Он будет вдвойне готов свергнуть этого выскочку Логира. И это будет благо как для семейства герцогов Савойских, так и для всего Грамерая.

В зале стало тихо.

А потом слово взял Гвельф:

— Ты прав. И я то же самое думаю о себе и моем отце… Но как быть с нашими душами? Что, если отец Бокильва прав, а архиепископ ошибается?

— Вот-вот, — мрачно подхватил Гибелли. — У меня нет ни малейшего желания терпеть вечные муки только из-за того, что мой отец примкнул к церковнику-еретику.

— И все же, — рассудительно проговорил Честер, — не исключено, что прав архиепископ. Что вы об этом скажете? Тогда нам, принявшим сторону Рима и короля, предстоит до скончания веков гореть в аду.