— Она только сказала, что ей тогда было три года. Вот и все.

— А теперь я расскажу тебе, что случилось тогда. И ты скоро поймешь, почему я это делаю. Муж моей дочери должен знать об этом.

И Альдо Сантини рассказал Данте следующую историю.

— Моя жена, Бианка, была красивой молодой женщиной родом из северной Италии. У нее была светлая кожа, голубые глаза. Она получила хорошее воспитание. Семья заботилась о ней, у нее было много подруг, которые любили ее. Я женился на ней в Риме и привез ее сюда, где она никого не знала. Но у нас был не типичный иммигрантский дом. Я старше ее, у меня был хороший бизнес, я поставлял церковное вино. Привез ее сюда, в это дом. Здесь было все, к чему она привыкла. В первый год после нашей свадьбы родилась Люция-Бианка. У нас жила родственница Бианки, которая стала няньчить ребенка. Моя жена чувствовала себя одиноко. Я весь день пропадал на работе, но не пренебрегал ею. Радовался, если у меня выпадало время побыть вместе. К тому времени, когда Люции исполнилось три года, мы дважды съездили на родину. Она регулярно ходила в церковь и стала активисткой какой-то церковной организации, куда входили молодые женщины. Но постоянно грустила. Я чувствовал, что она грустит по дому. Когда Люции было три года, моя жена забеременела, и нам сразу же сказали врачи, что у нее родятся близнецы. Она была хрупкая женщина, неширокая в кости. Ей пришлось много времени проводить в постели. Многие приходили навещать ее, но никому она не говорила о своей озабоченности, своих страхах. Просто грустила, как и раньше. Врач сказал, что в таких случаях это нормальное состояние.

Роды проходили ужасно, это было тяжкое испытание. Первый младенец был абсолютно здоровый, розовый и крепкий. Второй родился мертвым. Он запутался в пуповине и задохнулся. Две сестры моей жены приехали специально из Италии на время родов, няня заботилась о первом новорожденном. Жену ничего не интересовало. Она игнорировала как младенца, так и Люцию. Врач сказал, что это пройдет. Женщинам свойственно такое состояние после родов, а грустит она оттого, что потеряла одного ребенка.

Он умолк и стал рассматривать свои пальцы, сложенные домиком перед лицом.

— Затем, к моему удивлению, она заявила однажды, что хочет быть наедине с новорожденным, которого в мою честь назвали Альдо. Врач сказал, что это нормально — наконец она стала проявлять интерес. Несколько дней она возилась с ребенком, кормила его, мыла, пела ему песенки. Люцию к себе не подпускала. «Я должна отдать всю себя этому мальчику», — говорила она.

А потом случилось так, что няня пошла гулять с Люцией парк, а Бианка, моя жена, осталась дома одна с младенцем.

Сантини понизил голос, а Данте почувствовал, как встают волосы у него на голове. Он подался вперед.

— Она оставила записку, в которой писала, что выживший ребенок все время томился по своему близнецу-брату. Они были зачаты вместе и предполагалось, что останутся вместе до конца своих дней. И было бы преступлением разделять близнецов — это насилие над душами детей. Вот что она написала в записке, которую оставила.

Моя дочь нашла их. Они были в ванной. Жена надела свой лучший халат, наполнила ванну водой. Она перерезала себе вены на обеих руках и горло, лежа в воде и прижимая ребенка к груди.

Сантини сказал прозаическим голосом:

— Мой сын захлебнулся в крови своей матери.

Тишина наступила так внезапно, что Данте перестал дышать, как бы боясь, что не услышит нечто очень важное. Но Сантини только пожал плечами: что он мог еще сказать?

— А Люция?

— Она их видела всего несколько минут и ничего не поняла. Какое впечатление это произвело на нее, известно одному Богу. Няня была благоразумной старушкой. Она схватила девочку и потащила в комнату, где дала куклу и заперла дверь. К тому времени, когда я вернулся домой, младенец, завернутый в одеяло, лежал в люльке. Прибыла полиция. Дело не предали огласке. У меня было определенное положение в обществе. Я позаботился о том, чтобы никто не узнал о случившемся.

Дочь отправили к моим родителям в Италию, с которыми она пробыла около года. За это время я более-менее пришел в себя. Что ж…

Альдо Сантини протер глаза пальцами, слегка откинулся в кресле, потом опять выпрямился. Он говорил тихим спокойным голосом, но то, что он говорил, было ужасно.

— Вот что я тебе скажу. Я никогда не прощу ее за то, что убила моего ребенка. Может быть, это грех с моей стороны, но я радуюсь мысли, что ее душа корчится от мук в аду, который она заслужила за это ужасное преступление. Вот почему никому не разрешается в моем присутствии упоминать ее имя в этом доме. Я рассказал тебе о ней и больше никогда не стану вспоминать ее.

Тебе может показаться странным, но иногда я буду говорить о ней с другими людьми, которые ничего не знают о том, что она совершила. Они смотрят на меня как на тоскующего по своей жене, любящего и осиротевшего мужа, который уже не может ни на ком жениться, потому что никто не может сравниться с его обожаемой женой.

Она оставила меня без наследника. Я не могу себе позволить доверять другой женщине после того, что случилось с моим сыном. Конечно, я люблю и забочусь о Люции, как отец может любить и заботиться о своей дочери. Но есть все-таки разница. Если у тебя есть сын, ты чувствуешь, что жизнь твоя продолжается. Когда второй сын родился мертвым, я горевал, но благодарил Бога за то, что первый рожден здоровым и невредимым и с моей женой ничего не случилось.

Разумом я понимаю, что не могу винить ее: она сошла с ума. Но в душе живет и будет жить до конца дней моих ненависть к ней.

Его глаза сузились от тех усилий, которые он прилагал к тому, чтобы Данте понял его.

— Я говорю это все тебе не просто так. Моя жена была красивая, молодая, обеспеченная женщина. То, что случилось с ней, было совершенно неожиданно для меня. И все же случилось. Это произошло не из-за переутомления, злобных намерений или оттого, что о ней не заботились. Это было родом… безумия. Что-то, — он щелкнул пальцами, — сломалось у нее там в голове. Бог свидетель, женщины мирятся с потерей ребенка, потерей родителей, и никто не идет на такие крайние меры. Как видишь, у нее было что-то не в порядке с головой, иначе она так бы не поступила. Если ты собираешься стать мужем моей дочери, ты должен знать, какая у нее наследственность. Вот что я хотел доверить тебе.

Данте не пошевелился. Он был поражен и придавлен тяжестью того, что ему только что рассказали. Откровение дона Сантини было не только актом доверия, оно подразумевало, что теперь у Данте могут появиться особые обязанности по отношению к Люции. Ясно одно — дон Сантини согласен выдать свою дочь замуж за Данте.

— А теперь, Данте, давай послушаем тебя. — Сантини устроился в своем кресле и приготовился выслушать историю молодого человека.

Он знает, думал Данте. Каким-то образом он узнал об этом, и, если я не расскажу ему про все, то потеряю ее.

Вот так, неожиданно для самого себя, Данте нарушил клятву, данную им в тот декабрьский вечер 1935 года.

Он рассказал Альдо Сантини о том, что случилось, какую роль он сам играл в этих событиях — рассказал обо всем, не назвав только имена участников. Он рассказал о признании Стэнли Пейсека, о суде над ним и о казни. И рассказывая все это, был уверен, что история уже известна Сантини.

— Вот как, — пожилой человек кивнул, а затем сказал:

— А кто же другие мальчики, которые принимала участие в убийстве этого дегенерата?

Данте покачал головой:

— Мы не договаривались о том, что я буду называть имена.

Впервые за долгое время Сантини улыбнулся. Это была улыбка одобрения, как будто его предположения подтвердились.

— Хорошо. Отлично. Хватит для начала. Давай-ка выпьем вина. Может быть, произнести тост?

Он встал, подошел к серванту и налил вино из хрустального графина в хрустальные бокалы. Поднес вино к свету.

— Это особенное вино. Не то, которое я поставляю в церкви. Священники не должны пить такое чудесное вино во время богослужения. Они могут забыть о своих обязанностях, только попробовав его. Такое вино я берегу для особых случаев.