Юджин боялся, что Чарли проснется и увидит, что он не спит. Рассвет еще не наступил, за окном было темно и морозно. Он бесшумно выскользнул из кровати, которую делил с братом, и оделся в полной тишине, время от времени поглядывая на Чарли. Тот ровно и глубоко дышал во сне, постанывая в конце каждого выдоха. Его растопыренные ноги не двигались. Одна рука лежала на лбу, вторая прикрывала мошонку.

Натянув еще сырую после вчерашнего вечера одежду, держа в руках ботинки, чтобы не шуметь в квартире, Юджин задержался возле кровати. Он пристально посмотрел на брата. Ничто не выдавало его. Дыхание было ровно, губы не шевелились, рука, прикрывающая половые органы, не двигалась. Джин еще немного постоял возле кровати, потом слегка прикоснулся к голой ноге.

— Все будет в порядке, Чарли, — сказал он едва слышным шепотом. — Это моя личная исповедь. Ни к кому другому она не имеет никакого отношения.

Еще немного он постоял, наблюдая за спящим братом, потом вышел из комнаты.

Отец Келли не удивился, что Юджин О’Брайн пришел к нему в шесть часов утра. Он понимал, что молодому семинаристу, приехавшему в первый раз домой на каникулы, может быть очень даже не по себе. Мальчик все еще жил по семинаристскому режиму. Его присутствие осветило мрачноватую темноту обители св. Симеона.

Ясно было, что Юджин чем-то расстроен. Отец Келли понимал: мальчик приехал домой. Возможно, это его первые сомнения. Он колеблется. Сомневается в том, правильный ли сделал выбор. Но именно поэтому их и отпускают домой на каникулы. Все должны пройти через это. Он улыбнулся, кивнул и пригласил мальчика следовать за ним.

Не задумываясь о том, что делает, Юджин начал помогать священнику облачаться в его одежды, чем облегчил труд служек, которые пришли к утренней мессе. Они с радостью покинули помещение, когда отец Келли сделал знак, чтобы они уходили. Шесть часов — ведь это такая рань.

Отец Келли сам не так давно закончил семинарию. Он помнил первые дни, недели и месяцы своего пребывания там. Свои сомнения, страхи. Как мог он возомнить, что быть священником — его призвание? Все семинаристы проходят через это. Некоторые не выдерживают и бросают семинарию, другие находят в себе внутренние силы и с Божьей помощью продолжают учиться.

Закуривая первую сигарету, наливая первую чашку кофе, отец Келли сделал жест рукой, приглашая мальчика сесть на стул.

— Ты пьешь кофе, Джин?

— Нет, спасибо, отец.

Священник сделал глубокую затяжку, доставившую ему большое удовольствие, задержал дым на некоторое время в горле, потом выпустил его через нос. Он пил горячий черный кофе, и по мере того как никотин и кофеин проникали в кровь, мысли его становились чище, работа мозга активизировалась.

— Ну, хорошо, Джин. Ты хочешь поговорить со мной. Я готов. Давай поговорим.

Мальчик, который от природы был бледным, стал белым как платок. Его бесцветные глаза остекленели. Даже губы побелели от напряжения. Светлые волосы, прямые и блестящие, похожи на нимб.

Рассеянно Джин прикоснулся своими тонкими, длинными пальцами к губам, потом провел рукой по подбородку. Он явно был в замешательстве, и отец Келли решил помочь ему:

— Тяжело тебе, сынок, не так ли? В семинарии очень строгая дисциплина, весь день ты под надзором. И вдруг приезжаешь домой и снова оказываешься на свободе. С тобой твои родители, братья и сестры, твои друзья. Все семинаристы через это проходят, они чувствуют то же, что чувствуешь ты, когда приезжают домой на каникулы в первый раз.

— Отец, я хочу исповедоваться.

Это не удивило священника. Конечно же, у мальчика могло возникнуть желание исповедоваться. Он хотел рассказать о своих сомнениях, о том, что он считает себя недостойным быть священником, о том, что совершил большую ошибку, что его обуяла гордыня, и он возомнил, будто это его призвание.

— Хорошо, Юджин, — он хотел встать. — Пойдем в исповедальню.

Мальчик покачал головой:

— Это не то, что вы думаете. Мне надо поговорить с вами с глазу на глаз. Я хочу видеть ваше лицо во время разговора.

Отец Келли кивнул:

— Как хочешь. Но это все-таки исповедь, ведь так?

— Да, отец.

Пока они читали молитвы, любопытство священника все возрастало. Мальчик был чрезмерно напряжен и перевозбужден. Похоже, это не то, чего он ожидает.

Юный семинарист сидел совершенно прямо, не прикасаясь к спинке стула. Его дыхание было учащенным, как у бегуна. Взгляд бегал по сторонам, а потом, после того как мальчик, очевидно, решился, остановился на лице отца Келли. Юджин смотрел прямо в глаза.

— Отец, вчера вечером я убил человека.

В комнате вдруг стало очень тихо. Тишина нарушалась только прерывистым дыханием Джина. Отец Келли моргнул и непроизвольно улыбнулся. Но мальчик был не из шутников. Джин был всегда серьезным человеком, по крайней мере в отношениях с ним.

Мальчик был так напряжен, что, казалось, может сломаться при прикосновении к нему. Только глаза светились ярким огнем.

— Юджин, о чем ты говоришь? Кого ты убил вчера вечером? Успокойся. Скажи, что ты имеешь в виду?

И Юджин рассказал о том, что случилось, ничего не сочиняя и не добавляя, — он поведал отцу Келли правду.

Священник почувствовал, что у него трясутся руки, и теперь уже участилось его дыхание. Мальчик говорил всего несколько минут, потом замолчал и стал ждать, что скажет отец Келли. Юджин казался холодным и полупрозрачным, как кусок льда.

Отец Келли подался вперед и прикоснулся к руке мальчика, лежащей на ручке кресла. Рука была холодная и безжизненная, как полено.

— Джин, я хочу, чтобы ты выслушал меня. Чтобы ты внимательно выслушал меня. Хорошо?

Мальчик кивнул, другого выхода у него нет. Он сделал то, что сделал. Все было кончено. Он сам был конченым человеком.

— Вчера вечером, после одиннадцати часов, меня вызвали в полицейский участок и сказали, что я должен совершить обряд над умершим человеком. Этим человеком был Вальтер Сташев.

Мальчик вздрогнул и открыл рот. Значит, убийство было. Мужчина — мертв. Все это не сон, а произошло на самом деле.

— Послушай, Джин. Я пошел с полицейским и сделал все, что полагается. И там увидел Стэнли Пейсека, который стоял возле обезображенного, окровавленного тела. Он орал во все горло, как последовал за Сташевым, когда тот вышел из таверны, где они ссорились, а потом проломил ему череп лопатой. Целая толпа свидетелей, бывших в таверне во время ссоры, подтвердила его слова. Пейсек, по-видимому, был все еще пьян, но его собутыльники утверждали, что слышали, как он угрожал своему другу. Он во всем признался, Юджин, и есть свидетели, которым нельзя не верить.

— Кто они, отец? Что вы имеете в виду?

— Два полицейских, возвращаясь с Батгейт-авеню, где случилось какое-то происшествие, проезжали мимо этого холма, который вы, мальчишки, называете Змей-горой, и они видели Стэнли Пейсека. Они видели, как он убивает Сташева. Как он ударил его лопатой по голове.

— Они это видели?

— Они видели, как он убивал, Юджин.

Мальчик потерял сознание и упал бы на пол, если бы отец Келли не подхватил его. Держа Юджина на руках, священник поразился, какая развитая мускулатура у него была, хотя на вид мальчишка довольно изящен. Он аккуратно опустил Джина на пол, подложил ему под ноги телефонную книгу, расстегнул куртку и рубашку. Он поднес к носу мальчика холодный, горьковатый кофе, запах которого привел мальчика в чувство.

— Лежи спокойно, не пытайся встать. Дыши глубже, сынок, не шевелись. Сейчас все будет хорошо.

Когда Юджин пришел в себя, отец Келли усадил его в кресло, дал чашку кофе и стал с интересом наблюдать, как лицо мальчика, казавшееся таким безжизненным, начинает оживать.

Наконец, сидя напротив мальчика, священник заговорил тихим голосом.

— Этот Сташев, он был никчемным человеком. Он был пьяницей, грубияном и самодуром. Пейсек точно такой же. Они — два сапога пара, — глаза отца Келли сузились, и, впервые за все время разговора, Юджин отвел взгляд.