После обеда, перед тем как проститься, Эбнер-старший повел сына к себе в кабинет; с письменного стола, заваленного книгами, тетрадями, он взял конверт и, прежде чем вручить его Конраду, сказал:

— Это письмо ты передашь в руки Эвальду фон Клейсту. Лично. Было время, когда он прислушивался к моим добрым советам. Ценил мою дружбу. И нисколько не жалею, что поддерживал тех, кто нынче у власти. Верил, что они поведут нашу Германию по верному пути к вершинам славы. И сегодня я не хочу оставаться в стороне. В письме я высказываю свои соображения относительно плана операции «Эдельвейс».

Вильгельм замолчал, задумчиво покосился на кипу книг, тетрадей, лежащих иа письменном столе. Он, казалось, только теперь, после обеда, когда ложился, как обычно, на старую тахту вздремнуть, почувствовал усталость. А ведь собирался поведать еще и о давнем споре со своим старым товарищем Эвальдом фон Клейстом.

Суть спора заключалась в том, что Клейст в войне с русскими уделял мощному танковому удару основное внимание и считал, что ему ничто не может противостоять: ни огромная территория России, которую танки пройдут беспрепятственно, не сбавляя средней скорости, ни российский дух, который легко подавить преобладающей немецкой техникой и передовой стратегией.

— Относительно отсталой русской стратегии, — возразил тогда другу Вильгельм, — не обольщайся. У них немало военных, которые могут возглавить не одну армию. И нанести сокрушительный удар. Да, да, не делай удивленные глаза. — В ходе спора Вильгельм невзначай задел Эвальда упреком: — Это тебе не во Франции. — Именно там Клейст принимал участие в первой мировой войне. — С «лягушатниками» было проще…

Разговор несколько обострился после того, как Эвальд самодовольно отметил:

— Не нужно, дружище, сравнивать современных германских военачальников с прежними, такими, как генерал фон Крес. Он даже не мог справиться со своей простой миссией тогда, когда молодая Советская республика не сводила концы с концами.

Клейст, естественно, не только не соглашался с Вильгельмом, но приводил все новые и новые аргументы, утверждая, что тех военачальников, на кого могли бы рассчитывать русские, в живых давно уже нет. Он напомнил о сталинских довоенных репрессиях, полагая, что теперь окончательно загнал Эбнера в тупик.

— В стране, Эвальд, где были Тухачевский, Блюхер, Егоров и другие крупные военачальники, — возразил Вильгельм, — которых ты изволил только что припомнить и назвать, уверен, наверняка найдутся и другие. Традиции остались! — Он тут же стал рассказывать другу об одной весьма поучительной встрече, которая произошла у него с советским генералом Тюленевым: — Было это в Польше в тридцать девятом году. Чтобы задержать продвижение Красной Армии, которая двигалась нам навстречу, решено было натравить на русских польских солдат во главе с генералом Андерсом. Ну ты знаешь, каково его отношение к Советам! Он их люто ненавидел. На переговорах в Дрогобыче от имени немецкого командования я сказал Тюленеву: не сломлено, мол, сопротивление поляков. Требуют возвратить им земли, а поэтому нужно урегулировать конфликт. Что же предпринимает Тюленев? Он распоряжается похитить Андерса. Его ловят. И, обещая ему свободу, заставляют подписать обращение к польским солдатам, чтобы они не поднимали оружия против русских собратьев. И те, разумеется, не подняли. Каково? Облапошил! А ведь за плечами у меня была Испания, и моими успешными походами восхищался фюрер.

— В самый раз развенчать призрачный миф об их военных специалистах и заставить расплатиться за все…

— Однако помни, Эвальд, — предостерег друга Вильгельм, — в отличие от тебя Кавказ Тюленев знает превосходно.

…Эбнер-старший повернулся к сыну, намереваясь сообщить еще нечто важное.

— Глубоко убежден, и, надеюсь, Клейст с этим согласится — черноморские порты нужно брать с суши. Запомни и ты. Кавказ — вот место, на котором нужно сосредоточить внимание. И только туда нужно бросить основные силы.

Вильгельм Эбнер приблизился к сыну, взял Конрада за плечи и, заглянув ему в глаза, сказал тихо и доверительно:

— Есть у нас, прусских военных, неоправданная подчас приверженность к традиционной стратегии. А мой друг Эвальд — ревностный поклонник Мольтке и Шлиффена. А их, как тебе известно, главный козырь — мощная танковая атака. Согласен — эффективно! Но не нужно пристрастно возвеличивать технику над всем остальным… А теперь несколько слов о самом главном моем опасении. Нельзя, Конрад, вести одновременно сразу два крупных сражения. Войска прошли до Кавказа. Прекрасно! Стало быть, все силы нужно сконцентрировать там. Что же делаем мы? Мы ведем еще сражение под Сталинградом. Нельзя так. Или — или. Не удержать, как известно, в одной руке два арбуза.

Самолет набирал высоту, и вместе с устойчивым шумом, резким, неприятным, уши точно наполнялись водой, подташнивало, а в груди возникал холодок, как от страха. Конрад поминутно глотал слюну, ему хотелось освободиться от глухоты и неприятного ощущения.

Задрав мосластые колени, рядом с ним сидел крепкий плечистый мужчина; он смотрел перед собой с угрюмой отрешенностью, словно погруженный в весьма безотрадные думы. Это был Карл Карстен, рекордсмен мира по альпинизму, покоритель альпийских, гималайских, кавказских вершин. На многих журнальных обложках красовалось его мужественное загоревшее лицо — он, пожалуй, не уступал в популярности даже кинозвездам.

«Но чем он недоволен сейчас? — подумал с насмешкой Конрад. — Очевидно, Карл Карстен недоволен тем, что его потревожили, его не устраивает не очень увлекательный в не совсем безопасный нынешний маршрут. Ему, очевидно, больше хотелось бы мирного восхождения. Но уж потерпи, дружище, — злорадствовал про себя Конрад, — не всегда же, в конце концов, покорять многотысячники ради себя, для своей славы. Наступил час, когда это нужно сделать для славы отечества. Так что выше голову, спортсмен! На кавказских вершинах ты на сей раз можешь прославиться уже как воин вермахта».

…Года три назад Конрад вместе с Карлом и другими спортсменами уже побывал на Кавказе. Правда, ни доверчивые горцы, ни члены небольшой германской делегации не догадались, что он, Эбнер, душа группы и неутомимый фотограф, выезжал туда со специальным заданием немецкой разведки. В небольшом кавказском городке предстояло встретиться с резидентом, находящимся там уже несколько лет, а главное — сделать снимки интересующей разведку местности. Конрада, вернее, тех, кто его посылал, интересовало многое: отношение горцев к Советской власти, к русскому большинству. Кавказ — край многонациональный, и нужно было разобраться, как живут населяющие его народы, каковы их взаимоотношения, что думают, чем недовольны. Неужели все так ладно, как об этом пишут советские газеты, передают по радио, показывают в фильмах?!

Тогда своей неиссякаемой любознательностью он, кажется, вызвал подозрение даже у горного инженера Виктора Соколова, который сопровождал их делегацию. В Конрада же, несмотря на это, точно бес вселился: когда они подходили к так называемому «ермоловскому камню», так и подмывало расспросить горцев: как они относятся к Ермолову? Неужели питают добрые чувства к царскому генералу, прибравшему их, доверчивых горцев, к рукам? Но поостерегся.

Другое дело с Карлом: с ним можно затеять доверительный разговор. Он сразу же понравился Конраду, а главное — свой парень, ненадежного человека, вполне понятно, германские власти посылать в Россию не станут. И он спросил его про Ермолова.

— Что странного тебе показалось в том, что Ермолова чтут здесь, на Кавказе? — Карстен, кажется, не скрывал своего неудовольствия.

— Да то, что странно очень видеть царского генерала, олицетворяющим дружбу кавказских народов с русским.

— Мне казалось, что тебя, кроме кавказской экзотики, больше ничего не интересует. Или это была лишь маска? — произнес Карл с сожалением.

Этот разговор происходил в тамбуре вагона, когда возвращались домой в Германию.