— Ну, давай, — не выдержал Тим. — У тебя по пунктам припасено или как пойдёт?
— Да нет никаких пунктов. Пришёл сказать, что прекрасно тебя понимаю. Что надеюсь, и ты меня понял. Что давай покончим со всем и баста. Ни тебе оно не нужно, ни, тем более, мне.
Он хмыкнул.
— А если с переводом? — насторожился я.
— Перевожу… Мне — не надо, а тебе — тем более… Не умеешь ты мириться. Только строить умеешь.
— Чёрт его знает… Наверно… Но ведь правда очень неуютно: трое нормальных людей, которым абсолютно нечего делить, живут как через колючую проволоку… Представляешь: я сегодня проснулся с мыслью, что мне наконец-то глубоко симпатично всё население планеты. Целиком!.. Мы же одни остались. Лёлька, ты да я…
— Ну почему же одни… Егорка ещё есть. И другие…
— Тим, давай так: живы они или нет, мы не знаем, и вероятность того, что…
— Да не надо вероятностей. Ты трупы видел? Я нет. Дедов — да, сам закапывал. А братишка и батя с мамкой пока без вести пропавшие. Так что заткнись, пожалуйста, а то у нас снова ничего не получится.
— Ну ведь и я о том же, — а вот это я уже врал, об этом-то я в последнее время вспоминал всё реже, но других путей для наведения мостов не видел. — Когда на поиски двинем?
— Когда ты двинешь, не знаю, я вторую неделю двигаю. Правда, недалеко, чтобы к вечеру назад. Только херня это всё, а не поиски. Идти — так уж всерьёз, а не на прогулку…
— Не: нормально! А почему один?
— Потому что это моё дело…
— Тимк! — придумать, чего именно Тимк, я не успел.
— Ещё будешь? — выручил он.
— Давай.
Двинули ещё по глотку. Определённо гадость.
— А её закусывать не надо?
— Ну, если только ими же! — бзднул мой корчмарь.
— И то правда, — хохотнул и я, отметив про себя, что его манера общения всё больше напоминает Дедову. — Ты только не думай, что опять с наставлениями лезу, но сам ведь понимать должен, не имеешь ты права вот так вот бездумно.
— Да ну? Моя жизнь, как хочу, так и трачу.
— Не совсем, Тим. Хватит ваньку-то валять. На тебе ответственность лежит. И страшно даже подумать, какая.
— А, ты об этом…
— Я — об этом.
— Ну, это практически тост.
— Не спорю. За это превсенепременнейше!
Через полчаса мы черпали уже из кастрюли…
— Слушай, а ликёрчик-то забирает!
— Да уж, говна не держим…
Он нравился мне, этот вьюнош. Нравился всё больше. Своей непоправимой обстоятельностью и готовностью к завтра. Я даже завидовал ему. Серьёзно. Да, ершист. Да, упрям. Да, жаден на чувства (та зуботычина не в счёт: форс-мажор) — в общем, абсолютный не я… Но кто сказал, что все должны быть тобой?.. Здоровый цинизм, если вдуматься, вернейший из залогов крепкой семьи, и ты последний на земле, кто знает об этом не понаслышке. И коли уж вызвался в сваты…
Так: к барьеру, будь она твоей дочерью — такого бы ты зятя хотел?.. Опа! А градус-то сказывается: такого, другого — будто отбоя от женихов нет…
А ну-ка попроще: даёшь ты им своё благословение? Свечку, грубо говоря, держать готов? И нести потом всю полноту — перед богом и Лёлькой? В конце концов, будет она счастлива с этим балбесом или?..
Гляди-ка, совсем как на тех выборах: да, да, нет, не знаю.
Не сома, а детектор лжи. Ну и погнали…
— Она нравится тебе?
Он, прохвост, ждал вопроса.
— Какое имеет значение.
— Э, брат, так нельзя…
— Да можно. Она у меня первая и последняя, я у неё. Даже если бы мы ненавидели друг друга — что с того? Вынужденная моногамия, при чём здесь нравится, не нравится? Вопрос риторический.
— Тогда ещё риторический: тебе наливать?
— Оно-вопрос…
Я плеснул. Он принял и плеснул мне. Я последовал. Нет, чего творим-то? — яд же!..
— А притом, Тима, что ничего на свете не должно делаться без вдохновения! В вас такие соловьи должны петь, что… Что я просто не знаю.
— О как! Это ты насчёт детей стругать, что ли?
— Именно!
— Понятно.
— Да чего тебе понятно! Понятно ему…
— Да всё. Что чтобы Авеля с Каином заделать, надо чтоб соловьи. А они потом за чечевицу горло друг дружке перепилят…
— Да ну тебя, — я терял нить: чечевица какая-то, горло, стругать. — Стой! А зачем уж так грубо-то? Я ему про возрождение человечества, а он…
— Так и я про него.
— Не-е-е-ет, ты сказал тра-а-ахаться…
— Ты давай с больной-то на здоровую не вали, я вообще никогда в жизни так не говорил.
— Значит, подумал. А это неправильно! — и я хлебнул первым, а он не отстал. — За похлёбку, кстати, совсем и не они, похлёбку другие не поделили… Я тебе о чём толкую-то… О том, что вы должны будущий мир таким теплом наполнить, чтобы его на тысячи лет хватило… Ты только представь: их из рая выгоняют, а они — нагие, сирые — уходят оттуда настолько без камня за пазухой, настолько счастливые, что есть друг у друга — у неё он, а у него она… настолько, Тимк!… а иначе откуда б мы такие взялись?
И я потряс кулаком — слов объяснить, какие именно мы такие, в природе не существовало.
— Ты-то откуда знаешь, как там у них было? — огрызнулся он. — Может, вот так же: дождались, пока у одной сиськи подрастут, у другого писька, и вперёд, на Мюнхен.
— Ну вот опять… ну зачем?
— Да затем что слюнявая твоя романтика. А всё было гораздо проще. Понадобилось заселить пространство, вот и организовали парочку разнополых особей. И нечего тут хороводы водить.
— Да хоть бы и так, — а для убедительности я ещё и икнул. — И что, собсна, тебя не устраивает?
— А то, собсна, что ничего от них самих не зависело. То, собсна, что стоял за всем этим некий дяденька с конкретным бизнес-планом. И что в какие кусты от него не залезь под этот твой трель соловьиный, он вечно где-то рядом, и вся их любовь для него обычная порнушка! Не так, что ли? Противно ведь!
— Момент, — и я приложился к пустому графину. — Ты щас на кого намекаешь?
— Ент ты намекашь, а я напрямки ховорю.
Я вообще потерялся.
— Постой… это кто щас сказал?
— Кто надо, тот и сказал. И потом, — он черпанул и поднёс, но я сделал жест, означавший нет уж, сперва договори, и он договорил: — Не такой уж я и ценный кадр, а, дядьк? Лёлька — да, в единственном экзепляре, а меня при случае и заменить можно, так ведь?
— Это ты снова намекаешь, или опять напрямки?
Тим не ответил.
— Постыдись, — я произнёс это слово впервые в жизни; есть слова, которые чаще раза в жизни не пригождаются, оно было как раз из таких.
— А мне-то чего стыдиться?
— Дед тебя не слышит!
— Да достали вы своим Дедом! — заорал он так, что я понял: достали ещё до меня. — Чуть что: Дед, Дед… А Дед сам был замазанный от и до. Вот и темнил. Только и трёпу: Шивариха! начало начал! усе отседова!.. А сам о первых людях ни полслова.
— Мог и не знать.
— Ага! Про лес знает, про од знает, про кто и зачем сюда приходит знает, а о последних первых — ни гу-гу, да?
— И что?
— А то, что он и был мужиком, от которого мы все произошли. Это ж как два пальца…
— Ну?
— Ну и сообрази, почему он в этом не признался.
— И почему?
— Да потому что тогда и про Еву пришлось бы рассказывать. А ты от него хоть слово про неё слыхал?
Я икнул ещё пару раз — уже дуплетом.
— Нет, ты правда что ли, не въезжаешь? — Тим опять глядел на меня как отличник на двоечника. — Про Эдипа не читал?.. Да никакая ему бабка не сестра была, и уж тем более не тётка — мать она его. Родная мать, понимаешь?
Я читал вообще всё. И про Эдипа, и про Каштанку, и даже про «свеча горела на столе, а мы пытались так улечься», так что не надо…
— Ну, хорошо: мать. Дальше…
И тут до меня дошло.
— Погоди-ка… Ты хочешь сказать, что… — и вырвал у него кружку и пока цедил её до дна, Тим не умолкал:
— Вот именно! Почему — не знаю, но очень похоже, что Дедушка наш был своим сынишкам с дочерями родным братом. А? А-а-а-а! Только Эдип с мамой блудили по незнанию, а эти…
