Как-то вот так вот… Чем не начало?
Да ничем! Туфта это, а не начало.
Правда, рвать написанного, как делают это гении на экране, я не стал: сложил листочек пополам и — по-Тимкиному — под тюфяк.
Я вообще не люблю рвать и жечь готовое, пускай отлежится — мало ли. У меня этого дерьма полквартиры отлёживается. Главное, понимаю, что мусор, а собрать и уничтожить слабо. Всё на последний момент откладываю. Хоть и знаю, что никакого последнего, скорее всего, не случится, а найдут меня однажды утром, если, конечно, доведётся кому, слегка подокостеневшим, и вся недолга. И объясняй потом, что вон те ящики и те вон тоже… ай, ладно: все подряд — на помойку и не вскрывая!..
Если вдуматься — а я вдумывался, поверьте, — это должно быть так же неприятно, как помереть с, допустим, застрявшей меж зубами смородинной косточкой. Или ещё тривиальней: не высморкавшись. Представляете? Только собрался два пальца к носу поднесть — и на тебе, кранты. И последняя мысль не о прожитом, не о близких, или там боге, если кому он близких ближе, а: да что же это я вот так вот прямо весь в сопл…
И — ша. Недодумал даже и темень навсегда.
Но про сопли и косточку фиг кто когда узнает, а
тут — с черновиками этими — как с ногтями невычищенными. Приходят, видят и морщатся: ё-моё! чего ж он так-то уж…
С другой стороны, где она теперь — та квартира с теми ящиками? Теперь и захочешь спалить — поди сыщи…
Нет, но как же всё-таки жалко себя!
Лёльку проколбасило дня четыре.
Она не ныла, не искала крайних, вела себя даже тише обычного, но в горизонталь уходила при первом же удобном случае. Спина, знаете ли. Все они почему-то на спину жалуются…
«Бабушка приехала» — так у нас девчонки на первом курсе шифровались. Плюс годы созерцания жениных мук (не жены — жён), не говоря уже о пэмээсах бессчётных гражданских и прочих спутниц. То есть опыт я какой-никакой имел. Но непосредственное и сколько-то деятельное участие в одолении бабушкиного визита принимал почему-то впервые.
Собственно, участие моё сводилось к поминутному удерживанию себя от плаксивого: «Тяжко, да?» (варианты: «Может, протопить?», «Яблочка не хочешь?» и контрольный: «Что, совсем не отпускает?») да к попыткам пропускать мимо ушей типовое же «Отстань». Впрочем, для меня и это уже было сродни подвигу…
Тимке мы ничего не сказали. Или он нам ничего не сказал. Но, так или иначе, теперь у нас с Лёлькой имелась общая тайна. Я снова чувствовал себя если и не властелином, то уж хранителем кольца — точно…
Покоя не давали Дедовы ниточки с верёвочкими. Что применение их следует растянуть на подольше, я себе отдавал: с капиталом надо бережней. Пускай не всю жизнь, но хотя бы разумно обозримое будущее. Но ведь подмывало. Типа, отловить Лёльку и неотложно поведать ей… ну вот чего бы ей такого поведать-то, а?.. не историю же изобретения швейной машины, честное слово!.. нет, Лёльку оставим на потом, сначала пусть Тимка отдувается. Взять, например, и поделиться с ним секретом идеального киносценария — такого, что Голливуд с руками оторвёт. Правда, делиться надо очень быстро — изложил и дёру, чтоб не успел спросить, а почему же тогда, умница наша, ты сам так ни одного и не накатал?..
Или вовсе: усадить их как-нибудь с утра пораньше и до самого обеда просвещать. Поведать, например, что гороскопы полная чушь, потому что придумывает их шантрапа типа меня… Что полтергейста нет, и телепатии тоже (Дед не в счёт), и даже кармы никакой не бывает, а продуктов их несуществования почему-то сколько угодно (бурные нескончаемые аплодисменты)… Что Гамлет — да-да, тот самый Гамлет — был страдающим одышкой толстяком, а у осьминога, хотите верьте, хотите нет, три сердца… Что знаменитые свои письма Чаадаев сочинял не России-матушке, а одной слишком уж ретиво набивавшейся в полюбовницы замужней мадаме… Что дважды два по любому четыре, что как бы в гостях ни хорошо, дома лучше, старый друг новых двух, за битого кучу небитых, а искусство есть искусство есть искусство… Что войны и финансовые кризисы в точности как супружеские измены: случаются, только если это кому-нибудь нужно… Что русская берёзка национальное дерево не России, а Эстонии, что народу в маленькой Японии (было) ненамного меньше, чем у бескрайних нас, а турки практически не пьют кофе: кофе по-турецки — фишка исключительно для туристов… И что на Земле есть — ну да, было, сказал же: БЫЛО! — по крайней мере, ещё по паре сотен человек с точно такими же, как у вас, милые мои, папилляр в папилляр, отпечатками пальцев… Впрочем, последнее можете не записывать, в ближайшие страшно подумать сколько лет оно вам вряд ли пригодится.
Как, чёрт меня побери, и всё остальное!
Потому что для что-где-когда эта свалка обрывочных знаний, может, и годится, но тут, в Шиварихе и окрестностях — много ли от неё проку? Ну-ка, сам: много? — Ну и ладно! И пойду вон и утоплюсь. — Ой, вот не надо! Успеешь ещё, Муму! — Успеешь с вами! Не нынче-завтра замёрзнет. — А ничо, луночку прорубишь, тут высших образований не требуется. Сам не сообразишь, Тимку попроси, или вон Лёльку, эти и подскажут, и подмогнут. Только не объясняй, зачем, а то они тебе ещё и показательный сеанс психотерапии устроят. Ты им будешь парить, что Фрейд фашист и шарлатан, а они тебя по его фашистской методике и в чувство приведут, и от меланхолии излечут, и на путь истинный наставют.
Сумлеваисси? — Ни капли. — То-то. Ты иди, Андрюх, иди лучин што ли вон нащепи покеда…
То есть, недели летели, а я не мог отыскать себе хоть какого-то применения. А дети бездумно противились моим попыткам принять в их промыслах и начинаниях хоть какое-то посильное участие. И это ярило: все при деле, а ты иждивен.
Тим совершенствовался в охоте. Отложил ружьецо и начал носить ушастых без единого выстрела. Вот убейте — не понимаю, как он додумался до силков. Дед, наверное, науськал. Для меня силок просто слово. То есть, я в курсе, что это петля такая специальная, но за счёт чего оно работает — хоть убейте, повторяю… В лучшем случае могу представить посылочную коробку, приподнятую с одного края и на палочку поставленную. Тупой заяц залезает под неё — допустим за морковкой, а она — фигак, и зверь ваш. Но это в теории. А вот с какой она стати фигак — уже сопромат. Видимо, сознательный косой должен сам эту палочку ногой откидывать, в ловушку забрамшись…
Искусство, в общем.
А Лёлька обложилась мукой, дрожжами и чем там ещё полагается, и наладила хлебопекарню. Первый каравай вышел… ну, не комом, конечно… сгорело у неё, короче, первое изделие. А второе больше смахивало на полусырой лаваш. Но ведь потом-то пошло! Три дня повозилась, и — на ты с печью, и мастерица. Дед мякишем не нахвалится, Тимка одними корочками готов перебиваться, да и я, по правде сказать, такого духмяного с советской власти не едал…
Ребятишки, стало быть, изощряются, а ты под ногами путаешься, Деда развлекаешь да Кобелину бесишь…
Вдруг — озарило: эй, перец! да вот же она, твоя-то работёнка, перед глазами прямо. Пошёл к Деду: за санкцией. С санкций выходило как-то спокойней.
— Старый, как посмотришь, ежели я в рейд по селу (учёный уже, знаю, на что давить) двину?
— Оч хорошо посморю. А накой?
— Ну как… Разведка. Она же ревизия (эх! надо было иншпекцию ввернуть, не сообразил).
— Мило дело. Чего шукать собираисси?
— Да откуда ж я знаю. Просто оглядеться, вдруг что полезное надыбаю.
— Ага-ть: ты надыбашь а мене потом дурдом ишшы, да? А нету у мене для табе Андрюха дурдому. Звиняй уж не подсуетилси…
— Да ты пойми, я с безделья дурею!
— То-то и оно шта с безделья. А в хаты енти иттить надобно знамо чаво потерял. Я сам покеда што не в кажной был. До середней даже не добралси.
— Что так?
— А по причине сляпоты. Запёрси в одну не спросясь — и прощай зрение. Секёшь?
— Что ж ты там такое увидал?
— Кабы увидал-та ладно. А не дадено было, — и Кобелине: — Прихляди за ём. Ослушацца — куси для науки. Шоб дён пять стать не мох.
