На солнечной лесной полянке теперь стояли две обнаженные фигуры. Та, что крупнее, потихоньку стала увлекать вторую к полотенцу, обняв ее за талию. Когда они легли на него, то начали двигаться из стороны в сторону, сначала медленно, а потом более энергично. Панчо с Себастьяном хранили молчание.

«Кончил?» – спустя некоторое время спросил Себастьян. «Он лежит на ней, но теперь спокойно», – сказал Панчо. «Ну, тогда пошли!» – воскликнул Себастьян, направляясь в сторону пруда. «Теперь она любому даст, Давид», – сказал мне Панчо. Улыбаясь во весь рот, он принялся быстро и сладострастно дышать. Он имитировал дыхание совы.

Я почувствовал, что задыхаюсь, словно находился под водой в пруду, стараясь освободиться от ила и водорослей, видя над собой, на поверхности листики и веточки, и еще мертвую бабочку. Я бросился бежать вверх по тропинке, преодолел лесную преграду и выбежал в редкий лес. Продолжил свой путь и через тысячу шагов стал различать среди деревьев пятнышки синего неба, последние лучи вечернего солнца. Еще пять тысяч шагов, и я сидел на террасе виллы «Лекуона». В ярости на самого себя.

Я всегда откладывал принятие решений, это была худшая из моих привычек. Вместо того, чтобы пойти в кафе, где работала Вирхиния, и задать ей прямой вопрос: «Хочешь быть моей девушкой?» – вместо того, чтобы оказаться с ней лицом к лицу и немедленно узнать о ее намерениях, я предпочитал воспользоваться открыткой. Я выжидал, попусту тратил часы и дни.

Но другие-то ждать не будут, это уж точно. Панчо скажет Убанбе: «Подойди к официантке в кафе и пощупай ее груди. Увидишь, какие они у нее белые и круглые». И Убанбе не будет испытывать колебаний, потому что он знает, хоть и не читал об этом в книгах, что время не проходит зря; что мы не сможем в могиле получить все те поцелуи, коих недополучили на этом свете. Голова моя наполнилась образами. Я видел Убанбе, лежащего на Вирхинии, а рядом с собой Панчо, пускающего слюни: «Теперь она нам всем даст, Давид. Убанбе ее слегка утомил, но она все еще дышит как сова». Потом я видел Мартина, жонглирующего бутылками за стойкой кафе, в котором работала Вирхиния, и ее саму, улыбающуюся рядом с ним. И это не было простой фантазией. Такое тоже могло случиться. Могло случиться, что Мартин опередит меня. И кроме Мартина любой из десятка, двадцати, сорока мужчин, тайком разглядывавших ее в кафе.

Я смотрел телевизор, пока мама не позвала меня ужинать. Как раз в это время зазвонил телефон. «Это тебя. Твой друг». Мама улыбалась, и я подумал, что это Хосеба, который звонит мне с кухни Аделы. Несмотря на его длинные волосы и небрежный внешний вид, мама испытывала к нему симпатию. Но это был не он. Это был Мартин.

«Я очень счастлив, Давид, – без всяких предисловии сказал он, едва я взял трубку. – Я на двадцать седьмом этаже одного отеля в Мадриде, из окна моей комнаты видны все огни города, домов и машин, идущих по Гран-Виа. И я действительно счастлив». Я был растерян, мои фантазии на террасе вселили в меня беспокойство. Мне показалось, что я угадал причину этого счастья, я представил себе, как он скажет: «Тут со мной девушка с белыми круглыми грудями, которая хорошо тебе знакома. Сейчас она принимает душ. Думаю, ты знаешь, кого я имею в виду». – «Ну н в чем же причина твоего счастья?» – сказал я ему. «Все получилось очень хорошо, Давид. Очень хорошо. Лучше некуда. Сегодня вечером мы подписали контракт на десять боев. А после этих десяти боев Убанбе будет сражаться за титул чемпиона Европы в тяжелом весе. Наш Убанбе, Давид. Ты хоть осознаешь, что я тебе говорю? Это будет новый Ускудун, а мы станем его промоутерами. Ты тоже, если захочешь». – «Я очень рад», – сказал я ему. По сравнению с тем, что я себе навоображал, эти слова звучали для меня как небесная музыка.

Я сказал ему, что встретился с Убанбе возле Урцы и знаю, что врачи дали ему разрешение на занятия боксом. «Все получилось очень хорошо, – повторил он. – Очень хорошо. В течение года мы сделаем его чемпионом Европы. Не знаю, в курсе ли ты, но в настоящее время в тяжелом весе уровень очень низкий. Большинство боксеров – как мешки набитые, и Убанбе отправит их всех в нокаут. А потом поедем в Америку, посетим все те места, в которых был Ускудун: Лас-Вегас, Чикаго, Рено, Атланту и в заключение Нью-Йорк, Медисон-сквер-гарден, и все у нас будет как с Ускудуном… Знаешь, почему Джо Луис победил Ускудуна? Да потому что накануне ночью ему в комнату отеля запустили трех баб, вот мужик и растерял половину своей силы. Его продали промоутеры».

В дверях кухни появилась мама, сообщая мне, что ужин на столе и чтобы я не слишком задерживался. Но я не мог повесить трубку, Мартин продолжал говорить. Он объяснял мне, что первым соперником Убанбе будет французский боксер по имени Филипп Лу. И что потом он встретится с немцем. «Вот так обстоят дела, Давид. А сейчас мы идем ужинать в лучший ресторан Мадрида. Мой отец, Анхельчо, господин Дегрела, еще один господин из руководства «Реал Мадрид» и главный промоутер. по боксу во всей Испании». Меня удивила его речь: то, что он сказал «мой отец» вместо Берли, что добавил уменьшительный суффикс к имени Анхель, что Дегрелу назвал «господином». «Ну что ж, замечательно», – сказал я ему, давая понять, что разговор закончен. «Минуточку, Давид. Столько тебе тут наговорил, а так и не объяснил истинную причину своего звонка». Мама вновь появилась в дверях кухни. «У меня суп остынет», – сказал я ему. «Я тоже спешу. Но скажу, о чем речь. Послушай, в следующую субботу ты должен быть в гостинице…» – «Я знаю, играть на танцах», – перебил я его. Он сделал паузу. «На танцах? Танцев не будет, Давид. Разве Женевьева тебе не звонила? Мы их отменили. Ты же знаешь, мой отец пришел в ярость после истории с ослом. Он думал, что речь шла о политической пропаганде». – «Да, мама говорила мне, что они опасаются теракта». – «Не будем говорить о грустных вещах. Все эти дела с подпольными группами скоро уладятся, я в этом убежден. Кроме того, ты бы посмотрел, как тут оба старика. Они просто счастливы».

В конце концов он объяснил мне причину, по которой они хотели, чтобы я пришел в гостиницу «Аляска» Следовало представить Убанбе обществу, и в их намерения входила организация вечеринки для журналистов. Уже были разосланы приглашения. «Мы хотим чтобы ты поиграл на аккордеоне. Мы могли бы заказать любой оркестр, но предпочли попросить тебя. Хотим с тобой помириться. На чествовании Ускудуна случилось то, что случилось, мы все были огорчены. Но если затаить злобу и ходить с кислой физиономией, то далеко не уедешь. Нужно смотреть в будущее». – «Мне не остается ничего иного, как сказать тебе «да». В противном случае ты никогда не замолкнешь, и никто не захочет есть холодный суп», – сказал я ему. «Ты даже не представляешь, как ты меня обрадовал. Значит, в десять в гостинице. В субботу». Казалось, это был совсем другой Мартин, более мягкий, более благоразумный.

«Меня совсем не удивляет, что ты заметил в нем перемены, – сказала мне мама, когда мы уселись за стол. – До этого я говорила с Анхелем, и у меня сложилось такое же впечатление. Судя по всему, они на пороге большого начинания. Знаешь, сколько они заработают на этих десяти первых боях, Давид? Знаешь, на сколько они рассчитывают?» Я вспомнил то, что слышал от Убанбе: ему предлагали миллион в год. «Десять миллионов?» – «Первые десять», – сказала мама, поднося ко рту ложку с супом.

Мне нужно было забрать аккордеон, чтобы сыграть на мероприятии, организованном для представления Убанбе, и я вышел из дома с намерением заехать в Ируайн. «Зачем ты перекрасил мотоцикл, Давид?» – спросила меня мама, когда мы столкнулись с ней на лестнице. Она каждое утро ходила на прогулку, потому что так ей порекомендовал врач. «Мне больше нравилось, когда он был красным, Давид», – добавила она, вновь взглянув на «гуцци». «Хосеба говорит, что в черном цвете он выглядит современнее», – сказал я. Мама поджала губы, выражая свое несогласие, но не стала развивать эту тему. «Придешь обедать?» – спросила она. «Обязательно», – ответил я. У меня не было никакого желания говорить о политике и насекомых.