В Обабе был человек, который зарабатывал себе на жизнь, продавая полисы страхования от пожара. Я впервые увидел его однажды летним днем, когда мы с друзьями играли в гостинице «Аляска», в зале, полном пустых стульев; он был погружен в подготовку к своему выступлению, которое должно было состояться там. Тогда ему было около семидесяти лет. На нем был черный костюм и белая рубашка.

Он извлек из своего кожаного портфеля какие-то бумаги и шнур почти метр в длину. Шнур напоминал четки: на нем были нанизаны различные мелкие предметы, среди которых выделялось несколько фигурок – из картона, из пластмассы, из дерева, из металла – в виде бабочек. Нам всем это показалось странным.

«Зачем вам эта веревка?» – спросила Тереза. Она и ее брат Мартин родились в гостинице. Здесь они были у себя дома, в привычной обстановке. «Это не веревка, а шнур. Разве вам не объясняли в школе разницу между этими вещами?» Мужчина говорил медленно, словно он устал. У него были голубые, очень светлые глаза. И в них тоже заметна была усталость.

«Шнур или веревка, но я хочу знать, для чего это нужно», – ответила Тереза. В ту пору ей, должно быть, исполнилось лет одиннадцать или двенадцать. Будучи чрезвычайно любопытной девочкой, в школе она задавала больше всего вопросов. «Подойдите сюда», – сказал мужчина, указывая на первый ряд стульев, и мы все уселись перед ним: Тереза, Мартин, Лубис и я. Не хватало Адриана, нашего школьного товарища, который тогда лежал в больнице в Барселоне по причине искривления позвоночника под названием «сколиоз» – слово, ставшее тогда весьма популярным среди нас.

Мужчина взял шнур за один конец, и тот повис в воздухе. «Как вы полагаете, что это такое?» – сказал он, указывая на одну из бусин. «Уголек», – ответил Лубис, слегка смущаясь оттого, что ему приходится говорить такую очевидную вещь. Он был старше нас всех и после уроков ходил ухаживать за лошадьми, которых держал мой дядя Хуан, «американец», в Ируайне, в своем родительском доме. «Ты прав, – согласился мужчина. – А вот это? Что это, по-вашему, такое?» – «Как что! Еще один уголек! Не бабочка же!» – ответил Мартин. «Ну, так ты ошибаешься. Это деревянная щепка, только полностью обуглившаяся». Мартин выхватил шнур у мужчины и начал разглядывать его. «Вот уж противное ожерелье!» – воскликнул он, изображая отвращение. Тереза, его сестра, потеряла терпение и закричала: «Почему ты говоришь, что это ожерелье, ты же знаешь, что это не так! Почему ты говоришь такие глупости?» Нрав у нее был очень живой.

«Сейчас я вам объясню, – сказал мужчина, сворачивая шнур. – Это не что иное, как инструмент для напоминания». – «Инструмент? Как молоток, что ли? – Мартин посмотрел на нас с Хосебой, ища поддержки. – Да этот дядя не в себе». Мужчина же продолжал с невозмутимым видом: «Через некоторое время я начну свое выступление перед людьми, и мои пальцы наткнутся на этот кусочек угля. И тогда я подумаю: уголь полезен, так же как и огонь, который он порождает. Он нужен для того, чтобы приготовить еду, чтобы обогреть жилище. Если бы не было такого огня, мир не мог бы развиваться. Я подумаю так и расскажу об этом своим слушателям. Потом…» – «Но огонь из углей может и задницу обжечь, – вновь прервал его Мартин. – Так случилось с нашей учительницей прошлой зимой. Она села на плиту, и ей обожгло задницу». – «Врешь, Мартин! Все было совсем не так!» – крикнул Хосеба. Он был прилежным учеником и обожал учительницу.

Мужчина проигнорировал замечание Мартина и продолжал излагать: «После уголька мои пальцы наткнутся на эту черную щепку, и это напомнит мне, что огонь может быть злым. Ведь это щепка от дома, который сгорел несколько лет тому назад. Его владельцы стали нищими, и им пришлось эмигрировать. А знаете почему?» – «Почему?» – спросил Лубис, широко раскрыв глаза. Пожары производили на него сильное впечатление. «Потому что не смогли получить выплаты, которые дает хорошее страхование. Именно поэтому». Мужчина слегка улыбнулся. Любой его жест не показывал ничего, кроме усталости.

На следующем отрезке шнура было две монетки, одна большая, а другая маленькая. «Нужно много денег, чтобы застраховаться?» – спросил я. «Очень хорошо, мальчик. Ты прекрасно все понял. А бабочки? Как ты думаешь, для чего они здесь?» Он поднял шнур на уровень моих глаз. «Из-за того, что есть разные виды страховки?» – высказал я предположение. Среди его бумаг я заметил несколько рекламных листков, где фигурировали изображения насекомых. «Хорошо, очень хорошо», – похвалил меня мужчина, кладя руку мне на голову. У него увлажнились глаза, словно мой ответ тронул его до глубины души. Мартин скривил рот: «Скажи правду, Давид! Ты ведь догадался случайно!» Я не успел ему ответить. Двери зала отворились, и люди, пришедшие послушать лекцию, стали занимать стулья. Страховщик встал. Его руки, скрещенные за спиной, прятали шнур, инструмент для напоминания.

Мы остались стоять у дверей, ожидая начала лекции. Зал быстро заполнился. «Огонь – это хорошая вещь, он необходим всем, дамы и господа, – сказал тогда страховщик. – Без огня мир не мог бы существовать…»

В конце того вечера я испытал сильное удивление. Я играл с друзьями на террасе гостиницы, когда мужчина, страхующий от пожара, подозвал меня к себе. Он шел к гостиничной стоянке, где его ждало такси. «Держи шнур, – сказал он, протягивая его мне. – Однажды он тебе пригодится». – «Большое спасибо», – ответил я. Я колебался, не осмеливаясь взять подарок. «Это была моя последняя лекция. Мне он больше не понадобится», – объяснил страховщик. «Почему?» – »Я все забываю. Даже шнур не помогает», – сказал он. Я ждал; мне показалось, он хочет продолжить разговор. «Знаешь, сколько мне лет? Семьдесят четыре». Мне захотелось сказать ему что-нибудь, но ничего не приходило в голову. К нам подошел водитель такси. «Куда вас везти?» – спросил он страховщика, помогая сесть в машину. «Домой», – ответил тот.

Такси поехало вверх по узкой улочке, ведущей к центру Обабы. Я не знал, что и подумать. Своей детской логикой я догадывался, что страховщик хотел как-то меня отметить; но меня огорчила печаль, с какой он говорил со мной, – «Больше он мне не понадобится», – а также то, что именно я был избран наследником его инструмента.

«Он хорошо сделал, что отдал его тебе, – сказал мне Лубис по дороге в Ируайн. Тем летом он учил меня ездить верхом. – Вот мне, зачем он мне нужен? Чтобы напоминать, когда я должен кормить или чесать лошадей? А вот ты, кто знает… может быть, когда-нибудь ты будешь работать в страховой компании, и тогда он тебе пригодится». Я рассмеялся. Мне всегда казались забавными рассуждения Лубиса.

Теперь я мог бы со всей категоричностью утверждать: «С того дня я всюду носил с собой шнур страховщика. Это был первый предмет, который я положил в чемодан, решив отправиться в Соединенные Штаты». Но, как это часто случается, – наши дела далеко не всегда соответствуют нашим мыслям или сокровенным обещаниям, – действительность оказалась гораздо прозаичнее. Я хранил шнур в своей тумбочке, и там он пролежал долгие годы. Потом я отвез его из своего дома в Ируайн, чтобы показать друзьям Лубиса, и не думал о нем до тех пор, пока уже в Америке не приступил к написанию своей книги, решив применить тот самый способ вспомнить о событиях: переходить от темы к теме, как пальцы страхового агента переходили от уголька к обугленной щепке или к бабочкам. «Держи шнур. Однажды он тебе пригодится», – сказал мне тот человек. Его пророчеству суждено было сбыться.

Кто бы мог предположить, Мэри-Энн, что нашей истории суждено было стать началом моей книги и что вновь подтвердится то, о чем писали древние поэты: «Нет провинции без метрополии; нет закона без основателя; нет песни без музы». Кто бы мог предположить, что я вновь буду вспоминать о своей первой родине, Обабе, и об оставленных там друзьях, прежде всего о Лубисе, отделенный от них огромным расстоянием на своем ранчо в Стоунхэме, и что именно благодаря этому расстоянию мне удастся преодолеть другое, более долгое и страшное: то, что отделяет жизнь от смерти.