Наступил момент прощания. Тереза отошла в сторону и вернулась с двумя «розами. Одна для Адриана, другая для меня. «Это последние. Больше не будет», – сказала она. «Кое в чем ты совсем не изменилась, Тереза. Ты по-прежнему склонна к театральным эффектам». – «Да, но теперь это театр реализма». Она произнесла эти слова по-французски: Th??tre de la verit?. Она поцеловала меня в щеку: «До следующего раза, Давид». – «Ты не останешься в Обабе?» – «Нет, – ответила она. – Я еду в Лондон. Не могу же я работать в гостинице Биаррица, не владея английским». Я обнял Адриана: «Поговорим, когда вернешься из Барселоны». Его глаза наполнились слезами.

На стоянке машин было много, как никогда. Серый «додж-дарт» Анхеля и «пежо» Берлино стояли рядом. Я спросил себя, не для их ли поджога предназначался бензин в бидонах. В любом случае мне не о чем было беспокоиться. Я ни в чем не был замешан. Агустин и Биканди обманули меня, воспользовались ложным предлогом, чтобы обосноваться в Ируайне. В случае, если что-то произойдет, я ни при чем. «Я думал, они готовят школьные материалы», – объясню я жандармам.

Я медленно поехал вниз от гостиницы, закрепив аккордеон на багажнике «гуцци». Когда я миновал поворот, моим глазам открылась долина. По ней протекала река, а на реке была заводь, которую мы называли Урца. Немного выше Урцы возле моста стоял дом. А в доме – открытка с розой. А на открытке – послание: «Вирхиния, пишу тебе теплой ночью 27 августа, возможно, злоупотребляя нашей давней дружбой. И только затем, чтобы задать тебе вопрос: не хочешь ли ты встречаться со мной? С нетерпением буду ждать ответа». На руле «гуцци» у меня была роза, которую дала мне Тереза, – настоящая роза, не с открытки. Приехав домой, я поставлю ее в стакан с водой. И буду ждать письма от Вирхинии до того дня, когда начнут опадать ее лепестки. Не дольше.

Начал накрапывать дождь, и я остался дома смотреть матч по хоккею на льду, который шел по телевизору. «Тебе пришло письмо», – сказала мне мама, входя в гостиную с маленьким конвертом в руке. На нем не было имени отправителя, а мои имя и адрес были выписаны очень тщательно, четким почерком. «А, да», – сказал я.

Мама выглядела уставшей. Она сняла очки и потерла глаза. «Пойду в мастерскую, – сказала она. – Не могу терять ни минуты. Нужно закончить подготовку к празднику». – «В этом году будет много новых костюмов?» – спросил я. Мне стоило большого труда произнести эти слова спокойным тоном, скрывая бурлившие во мне чувства. Я был убежден, что в конверте, который она держит в руках, ответ от Вирхинии. «Большинство костюмов уже закончены, – сказала она. – Сейчас мы занимаемся лентами. В этом году девушки отнеслись к нарядам очень серьезно. Каждая из тех, кто ходит в мастерскую, вышивает себе ленту».

По традиции девушки Обабы готовили шелковые ленты для участия в игре, которую устраивали в первый день праздников. «Тебе что-нибудь нужно?» – спросила меня мама. Мне ничего было не нужно, я прекрасно себя чувствовал. Она осторожно, словно боясь кого-нибудь разбудить, прикрыла дверь.

Внутри конверта было нечто, что распирало его и придавало объем, и какой-то маленький твердый предмет лежал посредине. Я несколько раз пощупал наполнитель и пришел к выводу, что речь идет о тонкой стружке, материале, который тогда, еще до наступления эры вездесущего полиэтилена, использовался для предохранения фарфоровых и прочих хрупких предметов. Но что же он предохранял? В первый момент подушечки пальцев определили лишь малые размеры и твердость предмета. Но я продолжал ощупывать его и пришел к выводу, что это колечко. Я больше не смог сдерживать себя и разорвал бумагу. Среди стружек лежало маленькое пластмассовое колечко.

Я посмотрел на экран телевизора. Игрок в красном шлеме на полной скорости пересекал ледяное поле по направлению к воротам противника. Он бросил шайбу, не попал, и трое игроков в черных шлемах окружили его, тесня к барьеру.

Единственная бумажка, которую я обнаружил в конверте, своего рода обертка для стружки, была абсолютно чистой. Ответом Вирхинии было колечко. Я испытал замешательство, будучи не в состоянии истолковать это послание.

Я пошел в швейную мастерскую. «Скажи моей матери, чтобы она вышла на минуточку», – попросил я девушку, открывшую мне дверь. Увидел Паулину, сидевшую у окна и сметывавшую синее платье.

«Что это такое? Ты знаешь?» – спросил я маму. Она, разумеется, знала и лукаво взглянула на меня. Потом пошла обратно в мастерскую и вернулась с горстью колечек. В отличие от моего, белого, эти все были разноцветные: красные, желтые, синие, розовые. «Ты забываешь обычаи своего городка, Давид», – сказала она мне. Кто-то из мастерской пошутил: «Он студент, Кармен. А студенты быстро забывают девушек из своего городка. Им больше по душе городские, в частности из Сан-Себастьяна». Все ее подружки засмеялись. «Эти колечки для лент, Давид», – сказала мне мама.

Я наконец вспомнил о «гонках», игре первого дня праздников. Парни городка проезжали на велосипедах под аркой, пытаясь просунуть в одно из укрепленных на ней колец штырек и вытащить ленту. Но главный приз следовал позднее: девушка, вышившая ленту, и юноша, которому удалось ее вытащить, становились «женихом и невестой на один день». Сначала они снимались на «официальное» фото, потом присутствовали на банкете – свадьбе – и оставались вместе, пока часы на здании церкви или муниципалитета не били двенадцать.

Мама вернула мне колечко. «Это не из нашей мастерской. Мы здесь никогда не вышивали белых лент. Они вообще редко встречаются. Большинство предпочитает цветные». – «Колечко было в письме», – сказал я. «Теперешние девушки жульничают, – ответила она, вздыхая. – В наши времена, пока не прочтешь имя, вышитое на ленте, ты не знал, кто ее сделал. Теперь же вам все сообщают заранее. Вы наперед знаете, какая девушка хочет быть с вами». Для меня это было хорошее известие. Вирхиния жульничала ради меня. «А кстати, кто это?» – спросила меня мама. Она вдруг удивилась. «Потом расскажу», – ответил я.

Хоккейный матч продолжался, и игроки в красных шлемах только что забили шайбу в ворота противника. Они хватали друг друга за плечи, обнимались, трясли клюшками.

Мне хотелось успокоиться, проанализировать ситуацию, не вставая с дивана перед телевизором. У меня в голове билась и вертелась только одна мысль: Вирхиния сказала мне «да». «Да, я хочу, – гласило ее послание. – Хочу провести эти праздники, первые после крушения судна и смерти моего мужа, гуляя и танцуя с тобой». Эта мысль вращалась все быстрее и быстрее в Моей голове: мне хотелось двигаться, прыгать. Мою радость сдерживала лишь одна маленькая деталь. С тех пор как я стал ездить на «гуцци», я ни разу не садился на велосипед. А ведь прошло уже четыре года. Если я хочу добиться успеха в гонках с лентами, мне следует потренироваться Ведь я тоже должен внести в игру свою лепту.

Чего я никак не мог понять и что в определенной степени меня озадачивало, так это ее манера выражать свои мысли, ведь она не написала мне ни одного слова. Хотя, если хорошенько подумать, чего я ждал? Чтобы она позвонила мне по телефону и сказала, чтобы я пришел к ней домой? Чтобы найти ее там обнаженной, лежащей в комнате на кровати? Но это невозможно. Вирхиния была из Обабы, она принадлежала к миру крестьян. Она не могла привлекать внимания, особенно в своем положении. Она могла приблизиться ко мне только самым осмотрительным образом.

Я выключил телевизор и вышел на террасу. Там, на берегу реки, по ту сторону моста, окруженный холмами и зелеными горами, стоял ее дом с белыми стенами.

Я подвесил колечко Вирхинии на шнурке в гараже нашего дома и принялся тренироваться, готовясь к гонкам с лентами. «Что ты делаешь, Давид?» – вдруг услышал я. За мной наблюдали Агустин с Хосебой. Я слез с велосипеда и уронил на пол штырь, который использовал для тренировки: длинный гвоздь, который в Обабе называли entenga. Мне не хотелось, чтобы кто-то видел, что я делаю.