Убанбе смотрел на реку, будто слова юноши упали в нее и он мог разглядеть их среди прутиков и листочков, что несло течение. «Мартин со своими друзьями пообещали мне миллион. Миллион в год. В десять раз больше того, что я зарабатываю в лесу», – сказал он. «Так в чем же проблема?» – спросил я его. Он был очень серьезен, что-то его беспокоило. «Нос, Давид, – проинформировал меня Себастьян. – Если он хочет быть боксером, ему придется прооперировать нос. А он боится, что станет некрасивым и девушки отвернутся от него». – «Да помолчи ты, если ничего не знаешь», – резко сказал Убанбе, слегка шлепнув его по голове. «С такими педерастическими шлепками ты далеко не пойдешь», – рассмеялся Себастьян. «А что ты хочешь? Чтобы я тебе одним ударом голову размозжил?» Себастьян предусмотрительно отошел от Убанбе, продолжая свои шуточки: «Я-то думал, ты у нас тяжеловес, но теперь, после удара, который ты мне нанес, у меня большие сомнения. Я его даже не почувствовал».
«Да замолчите вы! Вы что, не видите, что форель распугали?» – крикнул Панчо, протягивая к нам руки. «Ну и неумеха же ты, Панчо! Вижу, придется мне ее ловить», – сказал Убанбе, вставая на ноги. «Пойду искупаюсь», – сказал я им. «Ладно. Но потом возвращайся к нам», – сказал Себастьян. «Ты слышал? – настаивал Убанбе. – Обязательно приходи. Пойдем вместе ловить бабочек». Все рассмеялись, Себастьян громче всех.
Немного поплавав в заводи, я решил вернуться домой кружным путем, минуя дом Вирхинии по новому району, и пошел, не особенно придерживаясь дороги, то заходя, то выходя из каштановой рощи. Листва деревьев была очень зеленой и давала хорошую тень.
«Куда ты идешь, Давид? Присоединяйся к нам!» – услышал я вдруг. Это был Убанбе, сидевший под деревом. Они с Себастьяном курили, а немного дальше, под другим деревом, похоже, спал Панчо. «Ему в конце концов удалось поймать форель. И мы ее съели», – сообщил мне Убанбе. «Вы выбрали неплохое местечко для банкета», – сказал я ему. Они расположились шагах в пятистах от того места, где я их видел раньше. «Не будь дураком, Давид. Ты что, и вправду думаешь, что мы пришли сюда, чтобы съесть эту дрянную форель? Мы здесь потому, что хотим поохотиться за бабочками». – «И еще потому, что мы присели выкурить сигаретку», – поддержал его Себастьян. Убанбе потушил сигарету о землю. «Который час? Пять уже есть? У меня часы остановились». Себастьян подмигнул мне: «Он не вытерпел и полез за форелью, не сняв часы. Ему придется пошевеливаться, если он хочет стать чемпионом Европы». – «Сейчас двадцать минут шестого», – сказал я Убанбе, вынимая часы из кармашка купальных трусов. «Погляди, Убанбе. Погляди, какие у Давида шикарные штанишки, – продолжал Себастьян. – Будто из шкуры пантеры сделаны. Тебе придется купить такие, когда начнешь боксировать. Девушки голову потеряют». На моих плавках были черные пятна на желтом фоне. Убанбе поднес ладони к ушам: «Он не может молчать, Давид. Когда он немного выпьет, то становится просто невыносимым».
Панчо внезапно поднялся. «Мы идем или нет?» – воскликнул он. У него на шее висел бинокль. «Да, дошли. Наша бабочка уже, должно быть, вылетела», Убанбе побежал вверх по лесу, за ним последовали Панчо и Себастьян. «Пошли с нами!» – крикнули они мне. По инерции, а возможно, из любопытства, я отправился за ними.
Вскоре мы оказались в горах, и лес – теперь из длинноствольных буков – постепенно становился мрачным. Ветви деревьев сплетались и образовывали – листок к листку – свод, который наполовину убавлял дневной свет. Кроме того, земля была влажной, и создавалось впечатление, что своей мягкостью – нога, ступая по траве или мху, легко погружалась в нее – она обязана не дождю или недостатку солнца, а своим собственным выделениям. На некоторых участках мягкость была еще больше: казалось, эти горы сделаны из того же, что и улитки, которых мы встречали на каждом шагу.
Впереди меня бежали Панчо и Себастьян, не проявляя никаких признаков усталости, толкая друг друга, падая, крича, радуясь в предвкушении праздника; их тела были перепачканы грязью, той самой мягкой субстанцией. В сотне метров от нас Убанбе прокладывал себе путь в зарослях папоротника. Торс у него был обнажен, и время от времени он размахивал своей белой рубахой и что-то кричал нам. Но лишь для того, чтобы продемонстрировать свою силу, вовсе не затем, чтобы нам что-то сказать.
Склон стал более пологим, словно мы уже достигли вершины, но лес теперь был гораздо более густым. Мы продолжили путь и вскоре натолкнулись на некое подобие частокола: деревья в этом месте росли так близко друг к другу, что это походило на заросли тростника. Себастьян свистнул Убанбе, чтобы тот подошел к нам, и через некоторое время мы вчетвером последовали за Панчо по узкому проходу – незаметный на первый взгляд, он открывался в зарослях; мы шли молча, осторожно. Внимательны и осторожны были Себастьян с Панчо, словно утратившие всякое желание играть; внимателен Убанбе, проявлявший полное безразличие к колючкам кустов ежевики; внимателен и я, не желавший отстать от них в этом узком проходе. Еще сорок шагов, и мы начали спускаться по тропинке, ребристой от корней деревьев.
«Наша бабочка где-то здесь!» – вдруг воскликнул Убанбе, принюхиваясь. Стоя рядом с ним, я ощущал жар его тела. «Вы не чувствуете?» Я принюхался, как и все остальные. Почувствовал смутный запах духов: легкий аромат лаванды. Убанбе побежал короткими шагами, вновь размахивая рубашкой, и мы с Себастьяном и Панчо побежали за ним. Еще двадцать шагов, и мы достигли конца тропинки.
Я взглянул перед собой. Впереди, окруженный зарослями плюща и мхом, виднелся пруд, заброшенный водоем. Вода была такая спокойная, что казалась зеркалом с инкрустированными в его поверхность зелеными листьями. Послышались шлепки, похожие на звуки погружения в воду маленьких тел. «Жабы нас уже услышали», – сказал Панчо. Так и было, среди мха и плюща в сторону пруда прыгали жабы «Посмотрите, кто сел Давиду на грудь», – со смехом сказал Себастьян. Я заметил на своей футболке пятнышко кровавого цвета. Это была бабочка с алыми крылышками. Панчо протянул руку и схватил ее.
«Сохраню ее для твоих друзей, которые сейчас в Ируайне, – сказал он мне. – Может, заплатят мне сколько-нибудь». Он держал бабочку за кончик крылышка. «Да что ты себе вообразил! – насмешливо сказал Себастьян. – Когда они приходят к нам обедать, всегда просят что-нибудь попроще. У них и гроша за душой нет». – «Вот гадость!» Разочарованный, Панчо подбросил бабочку в воздух. Но от соприкосновения с пальцами крылья насекомого утратили пыльцу, и бабочка тут же упала в воду.
«Послушайте, не могли бы вы потише! – нервно воскликнул Убанбе. – Но где же эта девчонка?» – «Я вижу полотенце, а ее нет», – сказал Себастьян, показывая на другой берег пруда. Полотенце было белое, и лежало оно шагах в шестидесяти от нас, на единственной лесной полянке, куда могло проникнуть солнце. «Она идет», – сказал Панчо, приложив к глазам бинокль, и в это мгновение из-за дерева Вышла девушка. Она была совершенно голой. «Кто это?» – спросил я. «Бруна, дочь лесника», – весело сообщил мне Себастьян. «Ах да!» – воскликнул я. Я ее сразу не узнал. Убанбе глубоко вздохнул. «На той бумажке ее поставили на пятое место, но по мне, так она заслуживает титула Мисс Обабы. Или хотя бы второго места», – заявил он.
«Бруна, дочь лесника. В нашей округе нет никого другого с такой спортивной фигурой…» Сейчас, когда я видел ее возле полотенца, описание Хосебы показалось мне не совсем точным. У нее были длинные крепкие ноги, но кверху от талии явно имелись излишки жира; она скорее походила на нимф с картин прошлых времен, чем на спортсменок конца XX века. Однако она принадлежала именно этому столетию. Она мазала себя кремом.
«Я уже иду», – сказал Убанбе и направился в сторону девушки. Послышался жалобный стон, вроде того, что издают лесные зверьки, Бруна уронила флакон с кремом и бросилась укрыться за деревом. Убанбе остановился возле белого полотенца. Бросил на землю рубашку и стащил брюки. «Сейчас он начнет с ней разговаривать, Давид. Вот увидишь», – сказал Себастьян, сопровождая свои слова аплодисментами. И действительно, Убанбе повернул голову в ту сторону, где спряталась девушка, и, казалось, что-то ей говорил. Он уже тоже был совершенно голый, и в руках у него был флакон с кремом. «Я знаю, что он ей говорит. Спрашивает, не намазать ли ее кремом», – объяснил Себастьян. Панчо поднес к глазам бинокль. «Она идет, уже вышла из своего убежища», – сообщил он. Я был уверен, что Бруна выйдет одетой или хотя бы чем-нибудь прикрывшись; но на ней ничего не было.
