В его комнате все было перевернуто вверх дном, вся одежда из шкафов валялась на полу. Не задерживаясь, дон Педро направился в ванную комнату, ища в ней убежище; он увидел трещину в зеркале, а весы лежали опрокинутые в углу, словно кто-то отбросил их туда пинком, но что касается остального, то куски мыла лежали на своем месте, так же как соли и шампуни, которые он обычно привозил из Биаррица. Он открыл кран: вода текла как всегда.
Прежде чем принять ванну, он перевернул весы и встал на них: аппарат показывал 115,3 кг. Самый низкий для него за многие годы вес. Почти на два килограмма меньше, чем утром. Тогда он вспомнил, что целый день ничего не ел, и подумал, что надо бы позаботиться о какой-нибудь еде. Тем не менее еще сильнее, чем голод, он испытывал желание курить; он принялся рыться в своей комнате и, когда ему удалось обнаружить не только пачку печенья, но и портсигар, где он хранил свои сигары, он подумал, что сей маленький успех можно рассматривать как доброе предзнаменование, и влез в ванну уже в лучшем расположении духа.
Полчаса спустя он стоял у окна, куря сигару. Ночь была светлой, луна светила ярко, и тени солдат, бродивших в окрестностях гостиницы, были отчетливо видны. Но все было погружено в тишину, и казалось, что даже автомобили, припаркованные на смотровой площадке, удалились на отдых. Дон Педро обратил внимание на свой «мерседес» бежево-коричневого цвета, и ему стало горько оттого, что его арестовали. Затем, дабы избавиться от этого чувства, он обратил взгляд на долину Обабы.
«Испиваю долину взором», – услышал он внутри себя. Это был голос учителя Бернардино. Этот его друг написал стихотворение, начинавшееся следующим образом: «Испиваю долину взором на закате золотистого летнего дня, но жажда моя неутолима…» Что с ним произошло? А с Маурисио? «Горы и холмы, и эти белые домики, напоминающие нам издалека разбредшуюся отару…» Удалось ли им скрыться? Были ли они в эти роковые часы более благоразумны, чем он? Маурисио не слишком сильно его беспокоил, он человек в возрасте, очень основательный; а вот Бернардино, несмотря на весь свой ум, был совершенно беззащитным. Даже в повседневной жизни он все время попадал в нелепое положение: его ученики постоянно отпускали в его адрес грубые шутки, пользуясь его полной неспособностью кого-либо наказать. А если он был таким даже в обычной жизни, то как же ему ухитриться выйти из положения теперь, когда убийцы хозяйничают здесь в свое удовольствие? Agnus Dei! [14] Словно агнец среди волков.
Красный кончик сигары, которую он курил, делался то ярче, то слабее из-за долетавшего до окна ветерка. И этому же ритму следовали его мысли: они поочередно то оживали, то притуплялись. Но ни к чему его не приводили. О чем думал Иисус в Гефсиманском саду? Дон Педро не мог этого знать. Глупо было спрашивать себя об этом. Но он спрашивал, течение его мыслей не зависело от его воли. За вопрос сом следовал ответ, а за ответом следующий вопрос; но ничто из того, что проходило через его голову, не обретало никакого смысла.
Он прислушался. После долгих дней молчания вновь запели жабы. Но на этот раз звуки были очень слабыми или очень далекими. Вин-ни-пег-вин-ни-пег-вин-ни-пег-вин-ни-пег, слышалось в ночи. Он подумал, что это могли быть маленькие жабята, детеныши тех, что пели раньше, и поэтому у них такие тонкие голоса. Он загасил сигару под краном умывальника и лег на кровать. Вин-ни-пег-вин-ни-пег-вин-ни-пег-вин-ни-пег. Хотя пение было очень слабым, оно достигало его комнаты. Постепенно он заснул.
Сквозь чуткий сон ему казалось, что над гостиницей постоянно кружат немецкие самолеты и время от времени, если судить по реву мотора, некоторые из них приземляются прямо на смотровую площадку. Когда он окончательно проснулся и осознал, что этого не может быть, он выглянул в окно и увидел, что внизу проходят три грузовика вроде того, на котором его привезли из муниципалитета Они остановились на углу гостиницы, рядом с дверью, что вела в подвалы здания.
В тревоге он отступил от окна: все три грузовика были загружены людьми. Слышались жалобные стоны, громкие приказы, рыдания. Один из солдат начал наносить удары, требуя, чтобы все, кто выражал протест, замолчали. «Я ничего не сделал!» – крикнул кто-то. А потом тишина. Но ненадолго. Вновь раздался шум моторов. Один за другим подъезжали три автомобиля, посредине – его «шевроле». Он заметил, что на грязевом щитке переднего колеса вмятина и фара с той стороны не горит. Взглянул на свои карманные часы. Была половина пятого утра, до рассвета оставалось совсем немного.
Он не спеша оделся. Среди разбросанной по комнате одежды выбрал летний костюм серого цвета, шляпу в тон костюму и ни разу не ношенные замшевые ботинки. Он также положил в карман блокнот и карандашик, которые нашел в кладовке таверны, веря, хотя и слабо, ибо сердце его словно уменьшилось в размерах и было почти неслышным, что это может принести ему удачу. Когда он счел себя готовым, он взял сигару и уселся на краешек кровати, чтобы выкурить ее. Шум моторов на площадке перед гостиницей не прекращался.
Уже почти пробило пять часов, когда за ним пришел дон Хайме. От усталости у него под глазами были синие крути, а лицо покрывала пленка пота. «Вы очень элегантно оделись для поездки во Францию, – сказал он. Попытался было засмеяться, но вместо этого закашлялся. – Погасите сигару!» Выкрикивая это, он ударил его по руке, и сигара упала на пол. «Если вы не найдете в ближайшее время свой пистолет, у вас будет нервный срыв», – ответил ему дон Педро.
Он с трудом встал с кровати, словно его вес внезапно увеличился со 115,3 до 135 или 145 килограммов. «Мы едем во Францию!» – сказал дон Хайме людям, которые пришли с ним, и двое из них схватили дона Педро с двух сторон. Они были одеты гражданскую одежду и казались старше вчерашних солдат. Волосы у них были зачесаны назад и напомажены. «Насколько я вижу, вы ни от кого носа не воротите. Вчера были с рекетами, сегодня с фалангистами», – сказал дон Педро.
Он прилагал все усилия, чтобы не дать себя победить, но было нелегко оставаться спокойным, думать о выходе из положения. У него совсем не оставалось надежды, и это была истинная правда. Учитель дон Мигель говаривал, что среди всех крайне правых группировок, существовавших в Испании, в рядах фалангистов было больше всех поэтов и артистов, и когда они принимались убивать, то делали это беспощадно, «как всегда случается, когда смешиваются идеалисты и военные». Прошел всего месяц с начала войны, но это уже всем было ясно. Пришел его черед.
«Мы могли бы поехать на вашем автомобиле, но у него только одна фара, а нам нужно хорошее освещение. На дороге во Францию, скорее всего, очень темно», – сказал ему тем же тоном, что и дон Хайме, один из державших его под руки, когда они вышли на улицу. Дон Педро никак не прореагировал на эти слова и продолжал изучать внутренность стоявшего перед ними автомобиля. Дону Педро показалось, что там внутри кто-то есть. Худой человек в очках. «Бернардино!» – воскликнул он, когда его впихнули в салон машины. Друзья, как смогли, обнялись на заднем сиденье. «Маурисио убили, дон Педро. А сейчас убьют и нас». – «Не сдавайся, Бернардино. Мы пока еще живы». И это была не просто ободряющая фраза. В то мгновение, когда они обнялись, он очень явственно ощутил боль пониже спины. На сиденье что-то лежало, какой-то твердый предмет. Вин-ни-пег-вин-ни-пег-вин-ни-пег, кричали в лесу жабы. Он выпрямился на сиденье и постепенно откинулся назад. И вновь он почувствовал боль, на этот раз в бедре. Поскольку материя его костюма была очень тонкой, он сразу представил себе нечто в форме цилиндра.
Бернардино был не в силах сдержать слез, и фалангисты, охранявшие автомобиль, резко приказали ему замолчать. «Куда ушел дон Хайме?» – спросил один из них. «Думаю, пошел освежиться. Скоро вернется», – ответил шофер. «Уже почти шесть. Скоро рассветет», – посетовал его товарищ. Дон Педро слегка похлопал учителя по спине. «Будь мужественным, Бернардино, будь мужественным. Мы пока еще живы». Он снял шляпу и положил ее на колени. Затем сунул руку за спину и схватил предмет. Это действительно был пистолет.
