По недовольной, кислой мине,
По безобидной воркотне,
По отвращенью к новизне
Мы узнаем тебя доныне,
Крикун сороковых годов!…
Когда-то, с смелостью нежданной,
Среди российских городов,-
Теоретически-гуманный,
Ты развивал перед толпой,
Из первой книжки иностранной,
Либерализм еще туманный,
Радикализм еще слепой.
Каратель крепостного ига,
Ты рабство презирал тогда,
Желал свободного труда;
Ты говорил красно, как книга,
О пользе гласного суда.
Предвестник лучшего удела,
Такую речь бросал ты в свет:
«И слово самое есть дело,
Когда у всех нас дела нет!…»
Глашатай будущей свободы,
Ты в дни печали и невзгод
Сидел у моря – ждал погоды
И нам указывал вперед.
Но вот пришло иное время,
Свободней стала наша речь,
И рабства тягостное бремя
Свалилось с крепких русских плеч.
Открытый суд с толпой «присяжных»
К нам перешел из чуждых стран;
Но сонм ораторов отважных
Вдруг отошел на задний план.
Защитник слабых, подневольных,
Переменив свой взгляд, свой вид,
Теперь, в разряде «недовольных»,
Порядки новые бранит.
Как промотавшийся повеса,
Смолк либеральный лицемер
В толпе друзей полу-прогресса,
Полу-свободы, полумер…
Движеньем новым сбитый с толку,
Везде чужой, где нужен труд,
Корит он прессу втихомолку
И порицает гласный суд;
Из-за угла и не без страха
Бросает камни в молодежь,
И оперетки Оффенбаха
В нем возбуждают злости дрожь.
Зато порой, по крайней мере,
Отводит душу он: готов
Отхлопать руки все в партере,
Когда дают «Говорунов».
О ренегаты! Вам укоров
Мы не пошлем… Казнить к чему ж
Давно расстриженных фразеров,
Сороковых годов кликуш!…
Их гнев и старческая злоба
Уже бессильны в наши дни,-
Так пусть у собственного гроба
Теперь беснуются они!
