Оренбург, 1850 «И станом гибким, и красою…» * * * И станом гибким, и красою Пренепорочно-молодою Я старый взор свой веселю. Бывает так, что я смотрю, — И — дивно! — как перед иконой К тебе свою молитву шлю. И жалко, старому, мне станет Твоей девичьей красоты. Что с нею делать будешь ты? На белом свете кто же станет Святым хранителем твоим? Где тот, кто на тебя повеет Отрадой в горести, в беде? Кто охранит тебя, согреет Огнем сердечным? Кто он? Где? Ты сирота. Кто, кроме бога, Тебя согреет хоть немного? Молись же, сердце. Помолюсь И я. Но некое прозренье Вдруг наступает: ясно зренье, И я молитвы не творю, И на тебя я не смотрю. Мне снится: матерью ты стала, И вот передо мной предстало Не в бархате твое дитя… И вянешь ты. А дни летят, Все увлекая за собою. Надежда — скрылась и она, Ты на земле как перст одна. Своей обласкана судьбою Была ты, только и всего, Пока дитя твое росло, Покуда силы набиралось. Оперилось — и ты осталась Стара и немощна. Людей, Людей бездушных умоляешь И Христа ради простираешь У глухо замкнутых дверей Худые руки. Вот так же иногда тобою, Тобою, сердце, молодою, Свой старый взор я веселю. На стан твой гибкий я смотрю, Молитву богу посылаю, Я небо за тебя молю. Молись и ты, моя родная, Пока еще твою судьбу Святое небо не решило. Оренбург, 1850
«Огни горят, оркестр играет…» * * * Огни горят, оркестр играет, Оркестр рыдает, завывает. Алмазом ясным, дорогим Сияют очи молодые, Блестят надежды золотые В очах веселых, — любо и. м, Очам негрешным, молодым. И все хохочут, все смеются, И все танцуют. Только я Гляжу, и слезы тихо льются. О чем, о чем же плачу я? О том, быть может, что тоскливо, Как день дождливый, сиротливый, Минула молодость моя. Оренбург, 1850 «Неволя, или горе злое…» * * * Неволя, или горе злое, Иль пролетевшие года Разбили душу? Иль с душою Я вовсе не жил никогда? А жил с людьми и опаскудил И душу чистую?.. А люди! (Смеются люди без стыда.) Зовут ее и молодою, И непорочной, и святою, Как вздумают… Из вас любой — Мой враг! И лютый! Вы украли И в грязь поганую втоптали Алмаз мой чистый, дорогой — Мою вчера святую душу! А вам смешно! Нехристиане! От вашей грязи я заране И грязным стал, и не узнать, Бывал я чистым пли не был, Когда меня на землю с неба К себе вы взяли и писать Стихи дрянные научили! Вы на дороге положили Тяжелый камень и разбили О камень, господа страшась, Мне сердце, ставшее убогим, А в прошлом чистый мой алмаз! Теперь иду я без дороги, Без троп проторенных… А вы Удивлены, что спотыкаюсь, Что вас и долю проклинаю. И плачу тяжко, и, как вы… Души измученной чуждаюсь, Своей неправедной души! Оренбург, 1850 «Какого дьявола я трачу…» * * * Какого дьявола я трачу Бумаги столько, перья, дни! А то, бывает, и заплачу, Да как еще! Но не одни Дела мирские тут причиной; Я плачу, словно старичина, Который, выпив, слезы льет, Что в мире сиротой живет. Оренбург, 1850 «Все снится мне: вот под горою…» * * * Все снится мне: вот под горою Белеет хатка над водою, В тени под вербами стоит. И все я вижу: дед сидит Совсем седой и забавляет Дитя кудрявое, ласкает Родного внучка своего. Все снится мне: неторопливо Выходит мать., смеясь счастливо, И деда и дитя свое Три раза весело целует, Малютку кормит, и милует, И спать несет; а дед сидит, Тихонько молвит, улыбаясь? «Да где же это доля злая? Печали эти да враги?» И старый шепотом читает, Перекрестившись, Отче наш. Сквозь вербы солнышко сияет И тихо гаснет. День погас, Все смолкло. Помолившись богу, Побрел себе и дед к порогу. Оренбург, 1850 «Опять настало время злое…» * * * Опять настало время злое!.. А было доброе такое; Мы собирались расковать Своим невольникам оковы… Но глянь!.. Опять струится кровь Мужичья! Палачи в коронах, Как псы голодные, за кость Грызутся снова. |
