ТРЕТЬИ ПЕТУХИ И день еще под игом катов Стонал народ. Еще один Земля носила их, проклятых, И плакал древний Чигирин. Тот день прошел, день Маковея, Что многих праздников святее, Прошел, — и лях и жидовин Горилкой, кровью упивались, Кляли схизмата, распинали, Кляли, что нечего и взять. А гайдамаки молча ждали, Покуда ляхи лягут спать. Легли, поганые, не знали, Что завтра им уже не встать. Заснули ляхи, а Иуды Еще не спят в ночной тиши, Впотьмах считают барыши, Над золотой склонившись грудой. И так, на золоте своем, Нечистым задремали сном. Заснули — навеки, даст бог, улеглися… А в ту пору месяц плывет озирать И небо, и звезды, и землю, и море, И счастье людское, и горькое горе, — Чтоб господу богу про все рассказать. Светит белолицый на всю Украину… Видит ли он с неба мою сиротину, Видит ли Оксану, мою сироту? Кто ее терзает, где она страдает, Знает ли Ярема? Или знать не знает, — Мы после увидим, а нынче не ту, Не ту, а другую я песню сыграю. Горе — не дивчата — будет танцевать; Спою про неволю, казацкую долю, — Слушайте, чтоб детям после рассказать. Чтобы дети знали, внукам рассказали, Как казаки шляхту мукам предавали За все, что от шляхты пришлось испытать. Испокон веков Украина Не знала покоя, По степям ее широким Кровь текла рекою. Текла, текла — пересохла. Степи зеленеют. Спят казаки, спят вояки, — Курганы синеют. Да кому о дедах вспомнить, Поплакать над ними? Не горька их доля внукам, Не дорого имя. Только ветер тихо-тихо Повеет порою, Только росы, будто слезы, Окропят, омоют. Солнце ласковое встанет, Осушит, пригреет. Что же внуки? Все равно им — Панам жито сеют. Много их, а кто укажет, Где Гонты могила? Где легла его святая Праведная сила? Зализняк, душа родная, Где лежит зарытый? Тяжело! Палач на троне, А они забыты. Испокон веков Украина Не знала покоя, По степям ее широким Кровь текла рекою. День и ночь — пальба, сраженья, Земля стонет, гнется. Жутко, больно, а как вспомнишь — Сердце усмехнется… Месяц яснокрылый, брат мой одинокий, Укройся за тучей, за горой высокой. Не гляди на землю, хоть и видел Рось, И Альту, и Сену {11}, хоть и пролилось Там не мало крови людской понапрасну — То ли нынче будет! Закатися, ясный, Спрячься, друг любимый, чтоб не довелось На старости плакать… Грустно, грустно среди неба Светит месяц смутный. Вдоль Днепра казак шагает — С вечеринки будто. Он шагает невеселый, Еле служат ноги. Не дивчина ль осмеяла За жупан убогий? Нет, дивчина его любит, Хоть жупан залатан. Добрый хлопец, а не сгинет — Будет и богатый. Что ж идет он невеселый, Идет, чуть не плачет? Что поникнул молодою Головой казачьей? Чует сердце, да не скажет, Что за горе встретит… А вокруг — как будто люди Вымерли на свете. Петухов еще не слышно, Собаки замолкли, Заунывно в отдаленье Завывают волки. Хоть бы что! Идет Ярема, Спешит не в Олылану, Не к своей зазнобе милой, — На ляхов поганых, На Черкассы. Скоро третьих Ну, а там… Глядит Ярема, Волны Днепр колышет… «Ой, Днепр мой могучий, стремяся к низовью, От крови казацкой бывал ты багрян, И море ты красил казацкою кровью, Да сам еще не был от крови той пьян. А нынче упьешься. Кромешное пламя Над всей Украиной в ночи заревет, И хлынет ручьями, волнами, реками Кровь шляхты поганой; казак оживет. Гетманы воскреснут в жупанах старинных, Вольной песней станут грозные слова: «Врагов мы прогнали!» И над Украиной, О, боже великий, блеснет булава!» Так думал Ярема в одежде убогой, С ножом освященным идя на врагов. А Днепр — он подслушал — могучий, широкий, Поднял волны-горы, и у берегов Грозно волны завывают, Лозы нагибают. Гром грохочет, а молнии Тучи рассекают. Напрямик идет Ярема, Головы не прячет. Одна дума улыбнется, Другая заплачет… «Там Оксана, там весело И в худой одеже. А тут, а тут — сам не знаю — Пропаду, быть может!» Вдруг — недальний из-за леса Петух: кукареку!!! «А! Черкассы! Боже правый, Не убавь мне веку!» КРОВАВЫЙ ПИР Зазвонили по Украине Со всех колоколен. Загуляли гайдамаки Да на вольной воле. «Смерть шляхетству! Погуляем, Тучи разогреем!» Запылала Смелянщина И Корсунь за нею. А Медведевка давно уж Небо подпекает. Горит Смела; Смелянщина Кровью подплывает. Полыхают разом Канев, Чигирин, Черкассы. Черный шлях окутан дымом, И кровь полилася До Волыни. На Полесье Гонта пир справляет. Зализняк же в Смелянщике Саблю закаляет Да в Черкассах, где Ярема Поспевает рядом. «Добре, хлопцы, режьте ляхов, Никому пощады!» Зализняк своих казаков В дыму окликает. Ад кромешный, а по аду Казаки гуляют. А Ярема губит ляхов С Максимом бок о бок. Так и косит! «Добре, хлопец, Тряси их хвороба! Валяй, хлопец! В раю будешь, А то есаулом. Нуте, детки!» Переполнен Город криком, гулом. В лавках, в каменных палатах Души не осталось. «Подсчитаю! Добре, хлопцы, Отдохните малость». Город трупами завален, Улицы, базары Черной кровью подплывают. «Мало ляхам кары!..» Недорезанных кончали: Не встанут, собаки! Собралися, запрудили Площадь гайдамаки. Зализняк зовет Ярему, Тот идет, смущаясь. Батько снова: «Поди, хлопец, Не бойсь, не кусаюсь». «Не боюсь». Снимает шапку Перед атаманом. «Кто ты будешь и откуда?» «Я-то? Из Олыпаны». «Это где конфедераты Ктитора убили?» «Где? Какого?…» «Там, в Ольшане. И дочь захватили. Дочь, дивчину, может, знаешь?» «Дочку?! Из Олыпаны?» «Да, у ктитора. Не помнишь?» «Оксана! Оксана!» — Только вымолвил Ярема, Как сноп повалился. «Эге!.. Вон что! Жалко хлопца, Славно хлопец бился!» Отдышался. «Батько, брат мой! Что я не сторукий? Дайте нож мне, дайте силу, Муки ляхам, муки! Да такой, чтоб под землею Пекло занемело!» «Добре, сынок. Ножей хватит На святое дело. Гайда с нами до Лысянки, Там ножи наточим». «Иду, батько, иду, милый, Веди куда хочешь. Хоть за море, на край света Пойду с атаманом. Палача, злодея-ляха, Под землей достану С того света… Только, батько, Найду ли Оксану?…» «Там увидим… Как зовут-то?» «Яремою звали». «Так. А прозвище какое?» «Прозвища не дали». «Что, безродный? Ну, да ладно. Запиши, Микола, Хлопца в список. Пускай будет… Пускай будет… Голый. Пиши Голым…» «Не годится». «Ну, пиши… Бедою». «Тоже худо». «Тьфу ты, черт вас! Записали. «Ну, Галайда, С нами в путь-дорогу. Найдешь долю, а быть может… Нуте, хлопцы, трогай!» Конь нашелся для Яремы — Дали из обоза. Рад бедняга; улыбнулся Да и снова в слезы. Выехали за ворота В зареве Черкассы. «В сборе, детки?» «В сборе, батько!» «Гайда!» Понеслася Правым берегом днепровским Казачья ватага. И кобзарь за нею следом, — Где трюшком, где шагом, — Поспевает на лошадке, Песню запевает: «Гайдамаки, гайдамаки! Зализняк гуляет!..» Едут, едут… А Черкассы Позади пылают. Ну, и ладно! И не смотрят, Шляхту проклинают. Кому шутки, кому песни — Кобзарь наготове. Зализняк же едет молча, Нахмуривши брови. Курит люльку, смотрит зорко Вдаль перед собою. А за ним Ярема едет, Поник головою. Темный лес, днепровский берег, Горы, звезды, небо, Счастье, доля и недоля, Люди, быль и небыль — Все пропало, отступило, Не видит, не знает. Как убитый. Только тяжко Изредка вздыхает, Но не плачет, нет, не плачет, Хотя слезы душат, — Злоба лютою змеею Охватила душу… «Ой вы, слезы, мои слезы, Смойте мое горе! Тяжко, больно! Только знаю — Ни синего моря, Ни Днепра не хватит нынче, Чтобы горю кануть. Душу, что ли, загубить мне?… Оксана! Оксана!.. Где ты, где ты, моя радость, Что жизни дороже? Хоть приснися, покажися… Где ты? Гибнешь, может? Может, горькую судьбину Клянешь ты, Оксана? Может, мученица, стонешь В застенке у пана Да Ярему вспоминаешь, Родную Олыпану… Сердце мое! Лети, сердце! Обними Оксану! Обоймемся, позабудем Все на белом свете. Пускай ляхи жгут, пытают — Не услышим!.. Ветер, Ветер веет от Лимана, Гнется тополь в поле, И дивчина туда гнется, Куда гнет недоля. Потоскует, погорюет, Забудет… и, может…« Станет панной, гордой, чванной… А лях… Боже, боже!.. Карай пеклом мою душу, Сожги адским жаром, Карай, боже, мукой вечной, Но не тою карой! Будь хоть каменное сердце — Не вынесет раны. Моя доля, моя радость, Оксана! Оксана! Куда скрылась-удалилась, Приди покажися!» Вдруг — и слезы полилися, — Откуда взялися! Не велит казакам батько Нынче ехать дале. «К лесу, хлопцы! Вон светает, И кони устали. Покормить бы!» Своротили. И в лесу пропали. |
