(целует ее) Моя пригожая голубка! Моя ты ягодка!.. (Пляшет и приговаривает.) «За селом Вчетвером Средь ночи ходила! А в ночи Идучи Монисто забыла». Далось вам то монисто! Шли бы скорее к отцу Фоме да уговорились. Вот что! Правда, правда, мой цветик! Побегу ж я скоренько, а ты тут, моя люба, погуляй тихонечко! Да уберись цветами! Да не жди меня, а то, может, останусь и на вечерню. (Целует ее и уходит.) Ладно, ладно! Ждать не стану. Ждать не стану, ждать не стану, Соберусь я раным-рано Да в монисто уберуся, Догонять пойду Петруся. Обнимемся, поцелуемся, возьмемся за рученьки, да и пойдем вдвоем прямо в Киев. Надо убраться цветами, — может, в последний раз! Ведь он сказал, — в Броварах и повенчаемся. (Убирается цветами и поет.) «Ой, пойду я не берегом лугом, Повстречаюсь с несуженым другом. Здравствуй, здравствуй, несуженый милый! Любились мы с тобой до могилы; Любились мы, да не повенчались, Только с горем, с печалью спознались». В от вспомнила какую! Чур ей, какая нехорошая! Побегу-ка я скорее. Прощайте, мои высокие тополя и крещатый мой барвинок! (Уходит.) Идет нетвердою стопой Подпивший сотник, сам с собой В ночи, веселый, рассуждает: «Пускай и наших люди знают! Пускай и старый и горбатый, А мы… Хе! Хе! а мы женаты! А мы!..» Добравшись еле-еле, Прокрался он к своей постели, Чтоб Настю, вишь, не разбудить, Постыдного не натворить. Уже к Достойно отзвонили, Уже народ идет домой, — Не видно Насти молодой! Насилу сотника взбудили, Растолковали: так и так! Перекрестился наш чудак, Коня отменного седлает И скачет в Киев. В Броварах, Уже повенчанна, гуляет Его Настуся, не одна! В усадьбу сотник мой вернулся, Три дня, три ночи не вставал, Ни с кем словечка не сказал, Про свой позор не заикнулся. Люди барыши считают, А того не знают, Что под старость поглупеют И все растеряют. Вот так теперь и с сотником Неразумным сталось: Разогнал детей по свету, А добро осталось, — Добром не с кем поделиться. И пришлось бесславно Промотаться, разориться, Счастья не доставив Никому ни на копейку, Притчей во языцех Слыть в народе и в холодной Горнице томиться Под тулупом; никто близкий Не натопит хаты, Не подметет… Среди грязи Слоняйся, горбатый, Пока филин над стрехою В окно не завоет, А батрачка холодного Трупа не накроет Потрепанной овчиною, Ключа от коморы Из-за пояса не вынет… Такое-то горе С тем сотником приключилось. Не прошло и года, Как Настусенька пропала, А на огороде Не осталось и травинки, — Телята да свиньи Вытоптали… А барвинок Крещатый да синий, Потоптанный, возле тына Засыхает, вянет! А хозяин сам в тулупе, Опухший да пьяный, Мимо клуни ковыляет. А стога не крыты, И горницы не мазаны, Потолки не мыты, И челяди нету дома, И скот пропадает… Даже грязная батрачка И та помыкает Дряхлым паном. Так и надо: Не гони ребяток, Старый дурень! Мало прожил На прежний достаток Пьяный сотник. Еще лето Люди проводили, А к осени на улице Сотника убили! Или помер, возвращаясь Из шинка? Не стали Разбирать, как было дело. Всю одежу взяли Люди добрые и славно Его схоронили На лужайке: крест поставить И то позабыли. Вспомнить горько: жил в достатке, Есть родня и дети, А вот крест ему поставить Некому на свете! Умер сотник, и хоромы Сгнили, покосились; Все пропало, все сгинуло. Только сохранились Тополя в пустынном поле; Стоят, как дивчата, Что из Оглава овечек Водили когда-то. Кос-Арал, 1849
«За солнцем облачко плывет…» * * * За солнцем облачко плывет, Краснеет, полы расстилает, Оно и солнце спать зовет В морскую синь — и прикрывает Розовою пеленою, Как ребенка к ночи. Любо глазу. Хоть часочек, Хоть один часочек Сердце словно отдыхает С богом в разговоре… А туман, как враг лукавый, Закрывает море И облачко розовое, И тьму за собою Он выводит, расстилает, И тьмою немою Обовьет твою он душу, И грустишь о свете — Ждешь его, как мать родную Ожидают дети. |
