Как гвоздь в груди кровоточащей,
Марину эту я ношу.
И написал бы о пропащей,
Так что ж? Сказали б, что грешу,
Что это я по злобе вящей
Такое про господ пишу,
Про то, как душу баре тешат…
Сказали бы, что дурень брешет, —
Ведь сам он крепостной,
Необразованный, простой.
Но, видит бог, мужик не брешет;
Стыдиться ль мне, что я не пан?
Но стыдно мне, стыд сердце гложет
За просвещенных христиан.
Зверь сотворить того не может,
Что вы, кладя поклоны,
Творите с братьями… Законы
Писали палачи за вас…
А вам-то что… Вы в добрый час
Спешите в Киев, чтоб получше
Грех замолить на всякий случай
У схимника!..
И то сказать, —
Что плакаться буду!
Ведь уже мне не увидеть
Ни добра, ни худа,
А кому, скажу, не видеть,
Все тому едино…
Так спеши ко мне скорее
С милой Украины,
Моя дума пречистая, —
Прилети, поведай,
Верная моя подруга,
Q Марине этой:
Что у пана злого с нею,
С беднягою, сталось.
Да шепотом, чтоб чужие
Люди не дознались,
А то скажут, что мы грабить
На дорогах стали…
И сошлют еще подальше —
Поминай как звали…
…На днях в краю одном
Справляли свадьбу всем селом,
А из костела ехал
Приказчик, пан — кто разберет!
Сменялся пляской хоровод,
За гиком да за смехом
Никто не видел, как проехал
Тот управитель остроглазый.
А он, проклятый, сразу
Приметил молодую!
Что ж не придавит небосвод
Дрянную тварь такую,
Как этот лях! Второй лишь год,
Как он с немецкими плугами
Худым приехал из худых
Сюда, а девушек простых
Пустил по свету с байстрюками
Немало, хоть женат… К тому же
Имеет миленьких таких
Двух деток — вылитых
Двух ангелочков. Встретить мужа
Выходит пани молодая,
За ручки деточек ведет.
А пан из брички вылезает,
Слугу за новобрачным шлет,
Потом детей своих ласкает,
Жену, голубку молодую,
Три раза, бедную, целует.
Беседуя, домой пошли.
Злодей не ожидает кары.
Вот молодого привели
(Из-под венца — в гусары),
Наутро в город отвезли,
Да и забрили в москали!
Вот так, не долго размышляя,
У нас порой кончают!
А молодая? Что ж без пары
Растратить ей судил господь
Красу и молодость? Как чары,
Распалось все и растеклось…
Так что же, вновь ей довелось
Батрачить? Нет, не
Довелося! —
При пане место ей нашлося.
Уж не Мариною зовут
Ее — Марысей, не иначе…
Всплакнуть сердешней не дают,
Она ж забьется в угол, плачет,
Чудная! Жжет ее печаль,
Ей мужика простого жаль.
А оглянулась бы, вгляделась —
И рая бы не захотела:
Чего угодно пожелай,
Всего дадут, да и помногу.
«Не надо, скажешь, мне, убогой,
И в хате рай…» И не мечтай,
Самой смекнуть об этом можно…
Смотри, как ходит жеребцом
Вокруг тебя сам пан вельможный:
Как хочешь — худом иль добром, —
А будешь панскою роднею,
Хоть в петлю полезай!.. С мольбою
В панские палаты
К пану мать ходила.
Бить велел, проклятый,
Гнать старуху силой…
Что тут делать было?
Рыдаючи, в село пошла.
Одна лишь доченька была —
И та погибла…
Как ворон в поднебесье крячет,
Суля дожди и неудачи,
Так я про слезы да печаль
О тех — без племени, без роду —
Пишу, хотя кому их жаль?
И слезы лью без счету.
Мне жаль несчастных! Боже милый,
Даруй словам святую силу —
Людское сердце пробивать,
Людские слезы источать,
Чтоб милость душу осенила,
Чтоб тихая легла печаль
На их глаза, чтоб стало жаль
Моих дивчаток, чтоб учились
Путями добрыми ходить,
Святого господа любить
И брата миловать…
Насилу
Домой старуха дотащилась;
Цветы — за образом святым,
И на окне стоят цветы,
На стенах красками кресты,
Как будто добрая картина,
Понамалеваны… Марина!
Марина это, все она.
И нет Марины, мать — одна!
И поплелась она из хаты,
Чтоб вновь на барский дом проклятый
С пригорка глянуть: подошла
К хоромам, подле тына села
И всю-то ноченьку сидела
И плакала! Вот из села
Отару пастухи погнали,
А мать сидела и рыдала;
Уже и солнышко взошло,
Зашло, и сумерки сгустились —
Все не идет она в село,
Сидит под тыном… Гнали, били,
Собаками ее травили,
Сидит — и все тут…
А Марина в платье белом
Невестой Христовой
Плачет под замком, возносит
К всеблагому слово.
Никому войти в светлицу
Пан не позволяет,
Сам ей пить и есть приносит.
Просит, умоляет,
Чтобы на него взглянула,
Чтоб утерла очи…
И взглянуть она не хочет,
Пить и есть не хочет.
Приступиться к ней не может,
Бесится, проклятый.
А Марина вянет, сохнет
В палатах богатых.
Уже лето миновало,
Зима наступила,
А Марина сидит себе,
Все слова забыла
И уже не плачет даже…
Вот так втихомолку
Пан допек ее, а все же
Не добился толку.
Хоть зарежь ее — упряма,
Горда не по чину…
Поздно вечером зимою
Глядела Марина,
Как за черным лесом в небе
Красною бадьею Луна всходит…
«И я тоже Была молодою», —
Прошептала, задумалась,
А потом запела:
«Хата — что палаты.
Гости пришли в хату,
Расплетали косы,
Ленты вынимали,
А пан просит сала,
А черт хлеба просит.
А гуси, гусята
В теплый край куда-то
За море стремятся!..»
Собаки лают, злятся,
Гогочут на дворе псари,
А пан побагровел, горит
От ярости, идет к Марине,
Как Кирик пьяный…
А у тына,
Не чуя стужи, мать Марины,
Как в хате, знай себе сидит.
Совсем старуха одурела,
Мороз от ярости трещит,
Луна из красной стала белой,
С опаской сторож в било бьет —
Не потревожить бы господ…
Ан глядь, хоромы запылали.
Пожар! Пожар! Повырастали
Тут люди — как из-под земли.
А может, здесь они росли,
Как будто волны, прибывали
И не напрасно удивлялись! —
Ведь было видно людям тем:
Марина, голая совсем,
Со старой матерью плясала
Перед хоромами и — страх! —
Запела вдруг, держа в руках
Нож окровавленный…
«То не та ли, кумася,
Так разубралася!..
Как была я пани,
Ходила в жупане,
Паны увивались,
Руку целовали!»
