– Электричество и в подметки не годится, – сказала Клеопатра.

Всю ночь мы вели дежурство, по очереди залезая на башню каждые два часа, чтобы завести часовой механизм, пока на востоке не появились первые признаки нового дня.

Когда я полез на башню в последний раз, Клеопатра пошла со мной. Она потушила огонь, а я задернул занавес вокруг «бычьего глаза», чтобы на линзу не попадало солнце. Маяк отправился спать.

Мы вышли на мостик и посмотрели вниз. Панорама соли, моря, песка и неба была фактически нашей собственной маленькой планетой, которая снова открыла для себя светило.

Приятно, что новый год начинается с чистого неба и нежного бриза. Под нами среди целой флотилии, включающей «Карибскую душу», уйму рыболовных судов и яликов, розовый самолет Сэмми Рэя и «Летающую жемчужину» Вилли Сингера, мерно покачивалась на якоре «Лукреция». Пристань была почти пустой: только парочка пеликанов, усевшихся на сваи, готовилась нырнуть за своим завтраком в косяки рыбы, ходившие вдоль берега. Клеопатра молча наблюдала за ними, а потом сказала:

– Я вспоминаю тот вечер, когда увидела тебя на пляже в первый раз в Тулуме. Помнишь?

– Помню.

– А ты помнишь, что ты мне тогда сказал? Ведь именно поэтому наши отношения перетекли из вежливого разговора с пляжным лоботрясом гринго в приглашение отужинать на борту.

Я отлично помнил этот разговор. Ведь он навсегда изменил мою жизнь.

– Я спросил, что вы ищете, – сказал я.

– Ты когда-нибудь сомневался, что мы ее найдем?

– Нет, – ответил я.

Пока мы разговаривали, вокруг поручней порхала крошечная колибри. Она постоянно меняла направление, будто срикошетившая пуля, а потом вдруг нажала на свои воздушные тормоза и зависла в воздухе, трепеща крылышками не больше чем в двух футах от наших голов.

– Будь я проклята, – воскликнула Клеопатра. – Это красногрудая колибри. Что ты здесь делаешь? – спросила она маленькую птаху.

В этот момент крошечная птичка повернула и влетела через открытый люк в помещение с линзой. Обнаружив, что попала в ловушку за стеклом, она ударилась в панику.

Я бросился внутрь и попробовал подобраться к птице, надеясь, что смогу схватить ее и вынести наружу. А потом случилась поразительнейшая вещь. Она сама подлетела ко мне, присела на мою руку и спокойно там восседала, пока я нес ее наружу.

Знаешь, эти малыши летят от самого острова Кейп-Бретон в Новой Шотландии, чтобы перезимовать в твоих родных краях. Она сбилась с курса, – сказала Клеопатра.

Колибри на моей руке сидела так спокойно, что казалась фарфоровой. Я даже сумел разглядеть ее маленькие проницательные глаза, пристально глядевшие в мои.

– Мне знакомо это чувство, – сказал я.

– И мне.

И так же внезапно, как впорхнула в нашу жизнь, колибри выпорхнула из нее и несколько раз облетела башню. Потом выбрала новый курс, и мы оба поняли, что она летит к месту зимовки где-то в Центральной Америке.

– Она должна увидеть огни Гаваны к закату, после этого полетит по звездам, – сказала Клеопатра, а я представил себе, как это крошечное, но решительное существо летит над безбрежным простором Карибского моря, следуя единственному известному ему курсу.

– Интересно, она знает свой конечный пункт назначения? – спросил я.

– Немногие из нас его знают, – ответила Клеопатра. – Немногие.

Я сделал то, ради чего сюда приехал. Маяк Кайо-Локо и домик смотрителя маяка выглядели как в свои лучшие времена.

Теперь, когда маяк снова работал, его надо было обслуживать. К моей радости, Икс-Ней попросил разрешения остаться на год и вместе с Дайвером поработать смотрителем. За это время они обучат делу пару местных мальчишек, проявивших к маяку интерес. Мистер Твен тоже стал островитянином. С момента его прибытия на Кайо-Локо он игнорировал лошадиное старение и выглядел лучше в двадцать три, чем в десять. Я слышал о квартерхорсах, которые доживали до сорока лет. Кажется, он собирался сделать то же. Островок он знал лучше всех. Что касается меня, то я выглядел как третий лишний. Конечно, у меня навсегда останутся моя маленькая каюта и моя лошадь, и я смогу вернуться к ним в любое время. Но море снова звало меня в путь. И не только меня.

Через неделю после второго рождения маяка все наши друзья и гости уехали, и Кайо-Локо снова превратился в тихое спокойное местечко. Маяк работал как швейцарские часы, и мой капитан отдал приказ к отплытию. Мы с Клеопатрой стояли на палубе и смотрели, как луч исчезает в кильватере «Лукреции». Судно направлялось в Старый Багамский канал. Я возвращался на Ки-Уэст.

Меня несколько смутила ее решимость поплыть в Ки-Уэст так скоро: я всегда думал, что мы восстанавливали Кайо-Локо для того, чтобы она осталась на острове и наблюдала за маяком. О целях плавания она ничего не сказала ни Соломону, ни мне. Мы знали только то, что у нее там есть какое-то дело.

Мы бросили якорь у Елочного острова и на шлюпке доплыли до старых доков «Креветочной компании Синглтона» в сердце города. Дюваль-стрит была забита людьми и, казалось, превратилась в место массовых гуляний, но в нескольких кварталах оттуда еще можно было найти старый Ки-Уэст.

У дока нас встретил кубинец примерно в четыре с половиной фута ростом, в красной рубашке гуаябера и потрепанной панаме – и почти такой же старый, как Клеопатра. Она представила его как Лупе Кадиса, и сказала мне, что он смотритель ее собственности.

Мы сели в отделанный деревом салон старого микроавтобуса.

– Я теперь нечасто здесь бываю, – сказала Клеопатра.

– Когда в последний раз? – спросил я.

– В 1988-м, – сказала она так, словно это было на прошлой неделе.

Мы проехали несколько кварталов по Симонтон-стрит, где безмятежная аура Ки-Уэст еще выдавала себя вереницей эксцентричных типов, передвигавшихся по улице на велосипедах и пешком. Я обозревал окрестности. Миновав ряд восстановленных старых капитанских особняков на Сазард-стрит, Лупе повернул направо в крошечный переулок Спунбилл-лейн. Узкая дорога упиралась в небольшой тропический лесок. Я вышел из машины и увидел прямоугольную «вдовью дорожку»[143] над густой изгородью из бамбука и бугенвиллии.

– Добро пожаловать в Хайборн-Хилл, – сказала Клеопатра, когда Лупе вышел из машины и распахнул скрытые зеленью железные ворота.

Не успели мы проехать и пары ярдов по окаймленной ракушками подъездной аллее, как впереди показался дом, заставивший другие особняки казаться архитектурой низшей лиги.

Дом выглядел древним, но, как и «Лукреция», пребывал в совершенном порядке. Его явно проектировали с учетом жары, соли и солнца: со всех сторон он был защищен балдахином пальм и баньянов. Передним раскинулась большая ухоженная лужайка «травы Святого Августина». Дорожка из коралловых камней вела к просторному переднему крыльцу, у которого, наполовину спрятавшись в земле, стояли два гигантских корабельных якоря. Сам дом выглядел так, словно его покрасили только вчера.

Оба этажа были обернуты верандами и резными перилами. Темно-зеленые багамские ставни закрывали окна обоих этажей, а неподвижный воздух терзала целая эскадрилья потолочных вентиляторов.

– Вот это я и хотела тебе показать. В этом доме я выросла, – сказала мне Клеопатра. – Это самый настоящий дом, который у меня только был, Талли. Я собираюсь побыть здесь несколько недель и собрать вещи. Хочу отвезти кое-что на Кайо-Локо. И мне бы хотелось, чтобы ты мне помог.

Это было ее первое упоминание о возвращении на Кайо-Локо. Разумеется, я согласился.

Следующие несколько недель я жил в домике для гостей под раскидистым красным деревом. Да уж, второе знакомство с островом здорово отличалось от первого, когда я приехал сюда палубным матросом на креветочном траулере. Последняя версия нравилась мне больше.

Лупе, его жена Кармен и я помогали Клеопатре составлять перечень коллекции сувениров, ценных вещей, фотографий, газетных вырезок и писем о ее семье и ее странствиях. Большей частью мы складывали их в коробки и отвозили в библиотеку Ки-Уэст, где их добавляли к архивам семьи Хайборнов.