– Полагаю, вся эта красота оказалась слишком сложной для двадцатого века, – заметил я.

– Такой красивой вещи место в музее – не здесь. Основание перерезали паяльной лампой и просто выпихнули все это в окно. Остальное довершила сила тяжести. Вот так душу маяка вырвали и разбили о камни, а латунную раму продали на металлолом. – Клеопатра глубоко вздохнула. – И вот чем ее заменили, – добавила она, указывая на прожектор. – В современном мире просто нет времени для ручной подкачки керосина или завода часов. Именем прогресса они превратили маяк Кайо-Локо в гигантский тостер.

Виток за витком спускались мы вниз по лестнице. Виток за витком плела Клеопатра свою сеть. Она не могла позволить себе умереть, пока «бычий глаз» не будет найден и маяку не вернут его душу.

– В супермаркете ее не купишь, – сказала она мне. – Это иголка в стоге сена, но я найду ее. А тем временем нам нужно все здесь привести в порядок. Следует вернуть маяку его прежний вид. Для этого ты мне и нужен.

Выбравшись из мрачных недр башни и очутившись на свежем воздухе, Клеопатра запустила руку в карман брюк и вытащила ключ.

– Талли, я достаточно пожила на свете и знаю, что лапша на ушах – ядовитее всех нефтеперерабатывающих заводов в Техасе, так что перейду сразу к делу. Я знаю, все это, Должно быть, звучит безумно, особенно из уст чокнутой стану и, которая подцепила тебя на пляже в Мексике, но я уверена – судьба свела нас не случайно. Кажется, я там вытащила твою задницу из беды, так что по законам кармы ты мне должен.

– Не могу не согласиться.

– Короче, мне пришло в голову, что ты бы мог поболтаться тут некоторое время и отремонтировать все, пока я ищу линзу, – заключила она.

– Не вопрос, – ответил я. В тот момент тайное убежище в какой-нибудь глуши было как нельзя кстати.

– Работенка непростая, но я почему-то уверена, что ты справишься.

– Думаю, справлюсь.

Клеопатра заключила меня в долгие объятия. Святой Петр, спустившийся на паутинке с ветки «морского винограда», подглядывал за нами.

– Прежде чем мы уйдем, я хочу показать тебе еще одну штуку. Посмотришь, и мы уйдем.

Мы прошли мимо сломанной радиоантенны и обогнули башню. Клеопатра расхохоталась.

– Знаешь, когда я была гораздо моложе, я наняла одного ковбоя. Они не очень-то любят обниматься, зато дело свое знают, – сказала она. – Вон там, – она указала на изъеденный ржавчиной предмет в форме полумесяца, валявшийся у основания башни. Ветви «морского винограда» пробрались в болтовые отверстия, и кусок металла стал частью дерева.

– Что это? – спросил я.

– Это старая оправа «бычьего глаза» – эти засранцы и ее тоже выбросили из окна. – Клеопатра взглянула на башню и простирающееся над ней небо цвета индиго. – Сначала я хотела вырезать ее и повесить на дверь как напоминание о том, что должна сделать, но потом решила оставить на прежнем месте. Здесь она значит больше.

– Мне нравится ваш подход, босс, – сказал я. – Я тут приберусь, а вы отправляйтесь искать линзу. Мы вновь зажжем душу маяка.

Она промолчала, но на ее большие зеленые глаза навернулись слезы. Святой Петр внезапно появился на одной из ветвей «морского винограда» – ни дать ни взять очевидец величайшего исторического события. Наконец Клеопатра вручила мне ключ от двери башни.

В тот день я стал смотрителем маяка Кайо-Локо.

В Хартэйке, штат Вайоминг, еще до того, как Тельма Барстон вступила во владение ранчо, я жил на склоне горы с большой снежной шапкой на верхушке, в небольшом трейлере «Эйрстрим», украшенном пальмами и розовыми фламинго. Место для фургончика я выбрал неслучайно: здесь не было ни деревьев, ни линий электропередач. Только так я мог принимать четкий сигнал с небес.

Сигнал поступал через радиоприемник, принадлежавший еще моему отцу. Это был «Гэлликрафтер Эс-40Би» – коротковолновая модель, которую он купил в Сан-Франциско в день демобилизации из военно-морского флота. Папа вернулся в Вайоминг в цветастой гавайской рубашке и ковбойской шляпе и окунулся в гражданскую жизнь лесничим. Год спустя он женился на моей матери. В первый раз он увидел ее на родео. Она была чемпионкой по скачкам вокруг бочек. Пока отец заведовал местным парком из своей хижины в густой хвойной роще чуть в стороне от шоссе, мать управляла ранчо.

«Гэлликрафтер» был самым ценным приобретением моего отца. Это удивительное радио могло принимать не только кантри-музыку местной станции в Джексон-Хоул, но и полинезийские мелодии с его излюбленных Гавайев – надо было лишь перевести стрелку на большой зеленой шкале с левого боку и покрутить крошечную ручку с надписью «Чувствительность».

Еще в детстве он обучил меня, как настраиваться на мир – от пожарной башни на вершине горы до «Би-би-си» из Гонконга. Мне нравилось смотреть, как на индикаторе растет уровень сигнала, а электронные лампы начинают светиться ярче. Это, конечно, было само по себе красиво, но главное – это означало, что скоро музыка заиграет громче и исчезнут неприятные потрескивания.

Покончив с обязанностями на ранчо, я слушал радио и читал заметки в «Попьюлар Сайенс» о людях, принимавших радиосигналы золотыми пломбами в зубах. Я мечтал стать одним из них – этакой «радиоголовой». Увы, этого не произошло. Мои коренные зубы продолжают молчать, но радиоприемник отца я храню до сих пор. Именно по нему я услышал о сходе лавины. Она погребла его под собой, когда он пытался спасти выживших в авиакатастрофе в горах Биттеррут.

Несколько следующих дней отчаяния и оцепенения я засыпал взрослых вопросами, на которые они не могли или не хотели отвечать. Что произошло? Где он? Что мне делать?

Так и не дождавшись помощи, я решил вызвать отца по радио. Нужно мне было одно – высокая башня, откуда бы я мог послать сигнал на небо. Если бы у меня была достаточно высокая башня, рассуждал я, я бы до него добрался. Тогда единственный раз я убежал из дома. Мне было восемь лет, и хотя я жутко тосковал по отцу, я не злился; я просто старался оставаться на связи.

Я взял радиоприемник и отправился в путь, передвигаясь где автостопом, где пешком, где на лодке. Я побывал на всех высотных зданиях в штате Вайоминг. В итоге на секретной радиобашне Стратегического авиационного командования близ Шеридана меня схватила военная полиция. Удостоверившись, что я не иностранец, не шпион коммунистов, а просто маленький мальчик, потерявший папу, они отправили меня домой.

Моей матери ничего не оставалось, как рассказать всю правду: отец больше не вернется. Несколько недель я рыдал без остановки. Но однажды утром, лежа в своей комнате и слушая гавайские гитары на волнах из Гонолулу, я вдруг понял одну вещь. Радио по-прежнему оставалось для меня окном в мир – даже в тот, где папа был жив. Жизнь непредсказуема; есть множество вещей, которые можно увидеть и сделать, достаточно лишь настроиться на нужную волну.

Электронные лампы старого приемника жужжали и светились еще много лет, прежде чем я выдернул вилку из розетки и сказал себе, что настало время передавать, а не принимать.

Я жил в своем маленьком трейлере и работал ковбоем. Но в одни прекрасные выходные со стороны Альберты с грохотом пришел слепящий снежный буран. Когда на следующее утро буря двинулась дальше, я занялся расчисткой тропинки от трейлера к загону. Разгребая снег, я почти не обращал внимания на то, что делаю, как вдруг увидел раковину моллюска. Она вылетела из-под лопаты и упала в сугроб.

Я отшвырнул лопату и принялся аккуратно раскапывать снег руками – находка была редкой удачей и к тому же очень хрупкой.

– Будь я проклят, – пробормотал я, вытащив маленькую ракушку. Я осмотрел ее в лучах утреннего солнца и поднес к уху. Так учил меня делать старый шаман, подаривший мне ее еще в детстве. Лицо мое разгладилось улыбкой.

Раковина была моим талисманом удачи, но месяц назад она исчезла. В мой трейлер ворвалась банда енотов – они перевернули все вверх дном и удрали, прихватив из кухни связку радужной форели. Осмотрев место преступления, я с грустью обнаружил, что вместе с рыбой пропала с подоконника и моя раковина. Я рассвирепел; это недобрый знак.