— Посмотрим, чья возьмет.

Оксана решила еще поискать работу. Ее внимание привлек дом на окраине, под ярко-красной черепичной крышей. У калитки ее встретила крупная блондинка средних лет. Рядом стоял подросток с рыжим родимым пятном на скуле.

— Пжалюста, работай.

Весь день Оксана не разгибала спину: перестирала ворох белья, вымыла полы, побелила на кухне печку. Когда собралась уходить, хозяйка позвала в кладовую:

— Берите, — подала наволочку и указала на ларь, наполненный мукой.

Обрадованная, поспешила Оксана домой.

Но у калитки путь ей преградил рыжеволосый немец с подстриженными усиками. Оксана замерла от ужаса: перед ней стоял один из тех немцев, которые сопровождали кайзеровских грабителей по хуторам. Те же бесцветные, навыкате, свирепые глаза, остро выпяченный кадык, почерневшие зубы.

С криком «Век отсюда» он ударил Оксану в спину и бросил вслед выпавший из ее рук узелок. Оксана и не подумала поднять его.

Выпроводив Оксану и кося на нее глазом, Демид услышал за спиной вкрадчивые шаги. Оглянулся: жена. Затараторила:

— Сказывают, в Покровке завелись какие-то комнезамы. Своих вместо старостов ставят. У Митьки Дыркача мельницу отняли, а сына отправили неведомо куда.

— Хватит тебе тарахтеть, — прервал Демид. — О себе думать надо. Скоро и нас потрошить начнут. А она: «Митька, Митька». Квашня старая.

Старуха ужалила мужа глубоко посаженными зелеными глазами, а он размышлял вслух:

— И сынов непутевых народила. Охриму на царской службе кто-то башку проломил, Парамошка из-за бабьей юбки в петлю полез. А куда Зоська подевался? Где его черти носят? Для кого накопили, из кожи лезли? А младший Федька с этой лупоглазой Клашкой Мунтяновой путается, до хозяйства ему и дела нет. Что касаемо комнезамов — поглядим. — И он сжал кулаки.

Не знали родители, что Зоська из Петрограда подался в Сибирь. Зверствовал люто. После разгрома колчаковщины с остатками банды ушел в Приморье, там занемог. Не будь рядом закадычного дружка вахмистра Ухова, подох бы в болотах. Долго бродили вдвоем по лесам, пока Зоська не задушил своего спасителя из-за шкатулки с награбленными драгоценностями. В глухой таежной деревушке и пригрелся у сердобольного старичка, окреп и стал подумывать о возвращении в свои края, не зная, что там, как и во всей стране, пробуждалась новая жизнь. И те, кто рассчитывал на возрождение старых порядков, теперь начал сомневаться. Даже Демид почувствовал, что уходит почва из-под ног, теряет он власть над хуторянами. А когда появились беглецы из разгромленных войск «охранителей» царской монархии, и совсем приуныл. Один из них, Рябцов, рассказал Демиду о старших сыновьях, а о Зоське знал только, что бежал он с вахмистром Уховым из казачьего полка за Волгу.

Черная злоба вскипела в душе Демида:

— Разбежались, как зайцы. Ну ладно, сами попробуем. Нас голыми руками не возьмешь.

Когда пробилась первая зелень, пошла Оксана с ребятами к старосте. Тот, приглаживая усы, не без злорадства велел:

— Завтра выходи.

Случилось это ранней весной двадцать второго голодного года. Оксане шел в ту пору тридцать второй, Ване — почти тринадцать. Саше одиннадцать, а Мише около семи.

Стадо превышало четыре сотни голов, а небольшое пастбище, часто выгрызаемое отарой овец до корней, окружали массивы пшеницы, ячменя, кукурузы да подсолнуха. Попробуй удержи голодных буренок. Одна прорвется, за ней остальные. В жару на водопой бегут, не угнаться за ними. А через несколько дней беда навалилась на Оксану. Тиф скосил ее, слегла надолго. Теперь со стадом ребятам надо было управляться одним. Это ее беспокоило больше всего.

Наступала макушка лета, и солнце немилосердно жгло от восхода до захода. Трава на пастбище выгорела. Дети страдали от жажды, не хватало взятой из дома воды. И тогда они приспособились: один бежит к колодцу, а двое сдерживают напор скота, рвавшегося к посевам.

Однажды Ваня вручил Мише пустую флягу со словами:

— До обеда еще далеко, а воды ни капли. Знаешь колодец у немца? Беги туда.

Мальчик с радостью согласился. У дома Штахеля увидел на срубе колодца полное ведро воды, утолил жажду, наполнил флягу, остатки воды вылил на себя, наслаждаясь прохладой, И вдруг услышал душераздирающий крик. Кажется, у деда Мунтяна переполох. Побежал туда. Со двора доносилась ругань. Миша забрался на забор и увидел у каменной стены полыхавшую жарким пламенем плиту и на ней — раскаленную сковороду. Рядом стоявший староста взмахнул рукой. Андрон и Франц Штахель выволокли из сарая паренька и пытались посадить его на сковороду, но тот, взвизгнув, ударил по сковороде связанными ногами, и растопившийся в ней жир брызнул Штахелю на ноги. Немец взвыл от боли, а Демид, махая кулаками, закричал:

— В яму его!

Паренька засыпали по шею землей, вся в ссадинах голова его безжизненно откинулась назад. Демид, толкнув в бок Федьку, гаркнул:

— Теперь заговорит! Откапывай!

«За что они его так? За что? Звери!» — твердил Миша, удаляясь от страшного места. Он смекнул: рыжий звереныш — тот самый Курт, с которым он подрался еще весной из-за щенка, не дав садисту задушить несчастного.

К вечеру кулаки распустили слух, что пойманный парень со своими дружками похитил у Мунтяна нетель, зарезал ее в овраге, а шкуру в землю зарыл.

— Брехня! — сказал Ваня. — У Мунтяна во дворе такие псы — разорвут в клочья.

Кулацкая верхушка принимала меры для изоляции хуторской молодежи от проникновения в ее среду идей партии. Их целью было скомпрометировать и само слово «комсомол». Вот и выбрали жертву — дальнего родственника чабана, убогого, беззащитного сироту. А началось с того, что к Демиду обратился старый Мунтян, проживавший с внучкой Клашкой, девушкой рослой, энергичной, с пышными льняными волосами и большими голубыми, как безоблачное небо, глазами.

— Что стряслось? — не поднимая голову, спросил Демид.

— Беда навалилась. Клашка снюхалась с комсомолой. Надумала бежать в Голованово. Открывают там какую-то школу. Вчерась говорит: «Не пустишь — убегу. Не хочу оставаться дурой на всю жизнь!» И не одна она, да. Тянутся за ней другие.

— Другие?! — с гневом спросил Демид, а про себя подумал: «Не хочет ли этот хрыч намекнуть, что и мой Федька с ними, поскольку прицепился к этой Клашке репейником? Не выйдет!»

Ничего путного не посоветовал Демид, только буркнул:

— Завтра приходи. Дай помозговать.

Всю ночь не спал, думал: «Вот как получается. Наступает Советская власть на горло, и эта комсомолия с нею. Но Федьку не дам».

А Мунтяну, пришедшему на второй день, заявил:

— Не хочешь губить внучку — не жадничай. Отдай телушку. Понадобится. — И Демид открыл свою задумку. — Ты живешь рядом с чабаном, вот и следи. Как только появится юродивый — дай знать.

— Как же так, телушку! — возразил старик. — Она племенная. Да и почему должен отдуваться я один?

— Тогда ищи других советчиков.

— Не горячись, Демид, бери телушку. Очень девку жаль. С трех месяцев осталась без матери. Померла та, а вскоре и батько… сложил голову. Помнишь, матросы подняли бунт? Был среди них и мой Яков.

— Как не помнить? А что твоя девка выкидывает всякие кренделя, так это не случайно. Яблоко от яблони недалеко падает. Вот и утихомирим, покажем, какому богу она молится.

В ближайшие дни Демид столковался с Андроном и Францем Штахелем, рассказал о задуманном и Федьке. Заставил его поклясться на кресте, чтобы тайну хранил. Как только паренек появился у чабана, телушку в ту же ночь забили, мясо зарыли в балке далеко от хутора, а шкуру выбросили в овраг рядом с землянкой чабана Дрозда. Ее кулаки использовали в качестве «улики» для самосуда над хлопцем, который и комсомольцем-то никогда не был.

К тому времени, когда коротко остриженная Оксана начала поправляться, зачастили секучие осенние дожди. Оставив Варю одну, она отправилась к ребятам, но, изнуренная и плохо одетая, не выдержала, на третий день свалилась, потеряла сознание. Пришла в себя на подпрыгивающей по кочкам повозке. Рядом сидел Беспалый Иван — тот самый хуторянин, который чуть было не сбил ее лошадью, когда шла первый раз к Демиду. Возвращаясь с поля, Иван приметил ее, окруженную плачущими детишками. Подняв больную в повозку, погнал лошадей к своей холостяцкой хате. Там уложил Оксану в постель, укутал кожухом.