— Поплывем на моей лодке, товарищ командир. Устойчивая и быстрая, — предложил Горновому Афанасий. — А уж потом отправлюсь к обозникам.

— Не возражаю.

У лодки Горновой услышал приглушенные всхлипывания мальчишки.

— Дядя командир, возьмите меня с собой.

Горновой погладил его щуплые, худенькие плечи и сказал, еле сдерживая волнение:

— Митя! Нельзя такого мальца, как ты, брать. А бабушку на кого оставишь?

Подозвал ординарца и попросил:

— Что там у нас есть? Дайте мальчику.

Четыре бойца сели за весла, Горновой занял место на корме. Афанасий, встав на колени между сиденьями, скомандовал, как заправский моряк:

— Полный вперед!

Рассекая волны, лодка устремилась к плацдарму. Ни командир полка, ни гребцы не обращали внимания на разрывы снарядов. Афанасий покрикивал:

— Правая греби, левая табань!

Автоматчики хотя и не знали морской терминологии, но команды Афанасия исполняли умело. И все шло удачно, а когда были у самого берега, когда до плацдарма — рукой подать, Афанасий, вскрикнув, схватился за грудь и упал на дно лодки. Горновой почувствовал, как потемнело в глазах, сжалось сердце. Он понял, что Афанасий смертельно ранен, наклонился к нему.

— Вот где смерть его подкараулила, — простонал он, увидев хлеставшую из груди кровь. — В самое сердце…

К середине дня на плацдарме сосредоточился весь полк, за исключением автотранспорта, приданного артиллерийского дивизиона и дивизиона иптап. Доложив комдиву о выполнении задачи и оценив обстановку (можно было сделать вывод, что перед фронтом полка находится не более усиленного пехотного батальона) Горновой решил атакой с двух сторон уничтожить противника и овладеть Комариным. «Село на пригорке, и с овладением им можно будет организовать круговую оборону и надежное наблюдение. К тому же недалеко от его западной окраины мелиорационный канал», — рассуждал он.

Атака оказалась успешной. Противнику, понесшему большие потери, удалось отвести в леса только небольшие группы.

— Может, преследовать начнем, плацдарм расширим? — обратился к Горновому начальник штаба.

— А может, и в самом деле? — поддержал замполит.

— Думал, братцы. Но получилось бы, как в той поговорке: «За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь». Потери у нас немалые, артиллерии и боеприпасов — с гулькин нос.

Кротов согласился с командиром:

— Вы правы. Надо срочно закрепляться на занятых позициях. — Подумав, попросил: — Прикажите комбатам выделить людей, захоронить погибших товарищей.

— Да, да, — спохватился Горновой. — Лучше бы здесь, в Комарине, на площади.

Захваченный в плен офицер-пехотинец показал, что появление русских для немцев явилось неожиданным, в начале боя они приняли появившиеся на восточном берегу подразделения за партизанские группы. Гауптман также показал, что всему личному составу объявлен приказ Гитлера, согласно которому каждый, кто отступит от Днепра, считается изменником великой Германии и должен быть расстрелян.

— Пусть считает, что ему повезло. Теперь он останется в живых, — сказал Горновой.

Соловей перевел. Гитлеровец закивал, повторяя:

— Ганц рихтиг! Ганц рихтиг! [6] Криг не ест корошо!

— Спроси, где их ближайшие части.

Соловей спросил. Гауптман сказал, что весь их полк обороняется южнее — там ожидается главный удар русских.

Как раз в это время с той стороны донеслась канонада. Пленный, указав рукой, пролепетал:

— Дорт шиссен. Хиер геленде ист нихт гут, болёто.

Соловей перевел:

— Там стреляют. Здесь плохая местность.

— Ишь как залебезил, — усмехнулся Горновой.

— Яволь, яволь! — повторил пленный, кисло улыбаясь.

Во второй половине дня немного распогодилось. И как только в разъемы туч начало проглядывать солнце, в небе послышался шум мотора.

— «Рама», — проговорил Соловей.

— Сигнал «Воздух»! — прокричал Зинкевич помощнику.

Самолет-разведчик несколько раз прошел вдоль поймы реки, не обращая внимания на проносившиеся в его сторону осветительные трассы, осмотрел подступы к Днепру с востока и улетел, а через час в воздухе послышался гул перегруженных бомбардировщиков.

— Десяток, — доложил Соловей, продолжая наблюдать в бинокль. Большая часть самолетов сбросила груз на плацдарм, захваченный передовым отрядом соседней дивизии, а три — по Комарину. Заполыхало несколько домов. Правда, пламя не перекинулось на соседние постройки, но райцентр заволокло дымом.

От высланных вперед, к Припяти, разведывательных групп сведений не поступало. Только вечером лейтенант Лунев доложил: «В восемнадцать тридцать втянулись в лес севернее Ясногор две колонны пехоты, по тридцать машин каждая. Там и остановились. Продолжаю вести наблюдение».

— Значит, с утра жди атаку, — догадался Горновой и обратился к Зинкевичу: — Так что ли, Семеныч?

— Похоже, — вздохнул майор.

До середины ночи Лунев и другие разведчики докладывали, что к ранее прибывшим колоннам противник подтянул десятка полтора танков и до полка артиллерии, а часа за три до рассвета разведчики начали докладывать, что из районов сосредоточения началось движение небольших колонн на Комарин. Отмечалось выдвижение вражеских колонн и к плацдарму, захваченному соседним полком.

В районе Караваева грохот канонады не прекращался всю ночь.

Батальоны, выставив боевое охранение, зарывались в землю. Каждый воин знал, что в предстоящем бою следует больше всего надеяться на мать-землицу да на друга-товарища. Особенно хорошо эту простую истину усвоили те, кто участвовал в боях на Курской дуге.

Проходя перед рассветом по переднему краю, Горновой натыкался на солдат, засыпавших с лопатой в руках. «Измотались люди. Две ночи без сна», — думал он, чувствуя, как у самого слипались глаза. У последнего окопа услышал выкрики:

«После боя отоспишься! Кто за тебя копать будет? Да не ямка нужна, окоп в полный рост, чтобы вся фигура умещалась. Тогда и смерть не достанет».

Поняв, что солдату делает внушение его непосредственный начальник-сержант, Горновой прошел незаметно сторонкой: «Сами разберутся. Сержант не желает подчиненному лиха».

К себе на НП Горновой возвратился, когда вдали над лесом подслеповато щурилась утренняя заря. Но вскоре-днепровскую пойму затянуло промозглым туманом.

— Что у нас нового? — спросил Горновой у начальника штаба, стоявшего на коленях у радиостанции.

— Пока ничего утешительного. Разведчики подтверждают начало выдвижения противника. Хотел доложить обстановку в дивизию, но бьюсь четыре часа, а они как оглохли. Ни звука.

Подошел майор Чернов.

— Дивизион замаскирован в засаде недалеко от дороги, как приказывали, — доложил майор и поспешил к себе.

— Добро. Тут, скорее всего, пойдут танки.

Появился и Кротов, тяжело опустился на земляной приступок.

— Дыхание перехватило. Спешил. Думаю побывать у Чернова, потолковать с расчетами. Им особо надо внушить, как дорог нам этот пятачок.

— Только сейчас Чернов был здесь. Но почему-то хмурый. Пытался выяснить у него причину — молчит. Загляни в дивизион. Поговори. Пусть все знают: не удержим плацдарм — будет вода в Днепре красной от кровушки людской. А тут еще беда. Связи с дивизией нет.

— Хорошо бы авиацией помогли, если, конечно, будет летная погода, — продолжил мысль командира замполит. — Побегу, пока совсем не рассвело.

День настал, но туман так и не рассеивался. Сырость въедалась в душу. Глядя на Зинкевича, Горновой обратил внимание на выступившие у майора на почерневшем лице багровые пятна, синие пятаки под глазами, подумал: «На пределе человек. Более двух лет изо дня в день нервы натянуты, как струны. Дважды ранен, контужен. Хорошо хоть заикается реже».

Видно, нелетная погода сдерживала и противника. Вытянув свои подразделения на подступы к Комарину, с атакой воздержался. Вел разведку, пытаясь уточнить начертание нашего переднего края. Кое-где вспыхивала пулеметная перестрелка, но тут же обрывалась. И тем не менее напряжение с каждой минутой усиливалось.