Наконец настал день и час, когда батальон, оставив обжитой, с приветливо-теплыми шалашами район расположения, бесшумно тронулся в сторону границы.

В тыл одного из узлов сильно укрепленной обороны батальон вышел, не вступая в бой. Дальше началось самое трудное — лежать много часов на трескучем морозе в ожидании наступления главных сил.

— Наконец — артподготовка. Под прикрытием огня лыжники приблизились к вражеским укреплениям. И как только огонь стих, бросились на штурм. Однако захватить вражеские доты с первой атаки не удалось. Они оказались хорошо подготовленными для круговой обороны. Лыжников встретил мощный пулеметный и пушечный огонь. Когда поднялись второй раз, были неожиданно атакованы пехотой, подошедшей с тыла.

— Противник с тыла! — прокричал Горновой.

Пулеметчики усилили огонь. Вражеская цепь залегла.

Но почему умолк ближайший пулемет? Михаил оглянулся и увидел опрокинувшегося на спину наводчика, рядом лежал его смертельно раненный помощник. Горновой подполз к пулемету и открыл огонь. Снег фонтанами поднимался над полем боя, белыми облачками вспыхивал в боевых порядках противника, который залег под этим губительным огнем. Вдруг Михаил почувствовал резкий удар в левое плечо, тепло от разлившейся по телу крови. Сознание покидало его. И уже потом, в госпитале под Ленинградом, Горновой узнал, что лыжники уничтожили атаковавшую пехоту и, нанеся удар по трем дотам, пленили их гарнизоны. Это позволило нашим войскам прорвать оборону противника и развить наступление в глубину. Через две недели, двенадцатого марта, Михаил услышал сообщение по радио о том, что между СССР и Финляндией подписан мирный договор.

От мамы и Белецких в госпиталь шли нежные, добрые письма, они-то и были лучшим лекарством. После выздоровления Михаил прибыл в Москву и узнал, что его направляют на учебу в военную академию.

…Вступительные экзамены Горновой сдал вполне успешно. Однако беспокоился. Полагался двухгодичный стаж командования ротой или курсантским взводом, а ему не хватало нескольких месяцев. Надежда была на то, что мандатная комиссия примет во внимание его участие в боях.

Горнового вызвали вторым. За большим столом сидел бритоголовый генерал-лейтенант — начальник академии.

— Так что, орел, желаешь учиться? — подняв брови, спросил он.

— Очень! — ответил Горновой.

На все вопросы Михаил отвечал четко, лаконично.

— Экзамены вы сдали прилично, — сказал генерал. — Так что поздравляю.

«Принят!» — ликовал Горновой, выходя в светлый просторный вестибюль. Окончательно убедился в этом, когда увидел свою фамилию в списках слушателей. Вот теперь можно и Люсе сообщить.

«Моя любимая, — писал он, — я — слушатель. До полного счастья у нас не хватает лишь одного — быть вместе. Жаль, что нет у меня крыльев, полетел бы к тебе хоть на денек. Приезжай ты. Очень жду…»

«Поздравляю, родной. Приеду, как только получим письмо от папиной московской родственницы», — ответила Люся.

В ожидании прошло около месяца, и наконец телеграмма: «Тетушка Диана ждет меня. Так что до встречи! Крепко тебя целую!»

Диана Аполлоновна, что жила на Тверском бульваре, встретила Люсю по-родственному сердечно. Обрадовалась она и молодому командиру, вошедшему с девушкой. Принялась угощать их, а когда угощение закончилось, всплеснула руками:

— Милые мои! Вот что значит старость! Да я ведь окна на дачке не закрыла. И ушла.

Миша и Люся пытались ее задержать. Куда там: уговоры не помогли.

— Деликатная женщина, — улыбнулся Горновой.

— Воспитанная, — добавила Люся и обхватила его за шею. — Если бы ты знал, как я скучала!

…Люся провела в Москве восемь дней. Гуляла по городу, посещала музеи, по нескольку раз осмотрела станции метро, целый день провела в Третьяковской галерее, а вечерами допоздна гуляла с Мишей в Парке культуры и отдыха.

Но приближалось время расставания, и она загрустила. Миша заметил это, успокоил:

— На мои каникулы приедешь, проведем вместе.

Приехать к Мише на его каникулы Люся не смогла.

Обстоятельства сложились так, что именно в это время она должна была сдавать последний экзамен кандидатского минимума. Но их встреча все же состоялась.

Успешно закончив учебный год, Горновой утешался тем, что всего через несколько дней представится возможность хоть в какой-то мере закрепить на практике полученные теоретические знания да и с бойцами пообщаться. Плановые занятия закончились, но Михаил старался полнее использовать предоставленное слушателям время для подготовки к стажировке.

Проведя в библиотеке весь день, Михаил вышел на улицу только вечером, а перейдя через дорогу, увидел в сквере прижавшуюся к дереву Люсю. Он не поверил своим глазам. Но уже в следующий миг Люся решительно шагнула к нему.

— Мишенька! Не ждал? — воскликнула она. — Получилось совсем случайно. Неожиданно послали в краткосрочную командировку.

Три дня провели они у тетушки Дианы. Люся была уверена, что лучшего друга, лучшего человека, чем Миша, нет и никогда не будет на всем свате. Да и родители уже давно считали его своим. Ей не раз приходилось слышать мамины вздохи: «Что-то Миша молчит», а отец о нем всегда говорил: «Михаил — парень башковитый».

В ночь на первое июня Люся проводила Михаила на границу, в Западный Особый военный округ.

— Через месяц примчусь к тебе, сыграем свадьбу, чтобы больше не расставаться никогда, — шептал Миша, прощаясь.

— Всю жизнь? — спросила Люся, глядя Мите в глаза.

— Всю, до самого донышка.

И она тихо, успокоение, как ребенок, вздохнула.

Уже через два дня после отъезда Горновой оказался на НП стрелкового полка под Гродно. Небольшого роста, плечистый, твердый в поступи майор улыбнулся по-доброму:

— Вот и прекрасно. После учения Буров в отпуск уезжает, а ты командуй. Батальон сколоченный, крепкий. А понравятся белорусские края — добро пожаловать к нам после окончания академии. Комаров тут многовато, зато служба настоящая. Сам убедишься.

Комбата, рослого, сухощавого капитана с выгоревшими, мохнатыми бровями, Михаил увидел на переднем крае батальонного района обороны, когда тот ставил командирам подразделений задачи на действия ночью. Представившись, он обратил внимание на просоленную, добела вылинявшую гимнастерку капитана. Наблюдая за комбатом, Горновой сожалел, что не посчастливится провести вместе с ним всю стажировку. У капитана многому можно было поучиться, особенно — работе с людьми. К каждому подберет слово. И нет у него плохих. Если где-то получилось не так, на себя вину берет: «Недоработали. Учтем». Старшину Зозулю, провожавшего до станции, попросил: «Передай Горновому, чтобы гонял вас, чертей, побольше».

— Это он в шутку, а вообще-то добрейшей души человек, — сказал старшина. — Правда, и строг бывает, потребовать умеет, но строгость бойцу не страшна, была бы справедливость.

— Уважим, просьбу комбата. Держитесь! — пошутил Горновой и подумал: «Нельзя допустить, чтобы лучший в полку батальон в течение месяца снизил показатели в учебе и дисциплине. Тогда «академику» несдобровать — засмеют».

Все, чему научился за год в академии, передавал Горновой подчиненным командирам, делился с ними и своим небольшим боевым опытом. Одновременно и к ним присматривался, у них учился. Много беседовал с бойцами. Однажды командир полка, увидев, как он ловко преодолел полосу препятствий, добродушно улыбнулся:

— Гимнастерка-то, вижу, побелела от соли.

— Жарковато, товарищ майор, — ответил Миша, смахнув градом катившийся по лицу пот.

— Молодец. Не зря провел время. А за труд поблагодарим.

Двадцать первого июня Миша написал Люсе письмо, с радостью напомнив, что до их встречи осталось всего десять дней. «Крепко тебя целую, — писал он, — ложусь спать, и ты мне обязательно приснись». Разве мог он знать, что эти десять дней обернутся долгими, страшными, суровыми годами нещадной войны.