Присматриваясь к отдыхающим в санатории командирам, Василий ловил себя на том, что завидует им: «Не помещичьи сынки, не дворяне, люди от плуга да станка, но не только не уступят старому офицерству, а превзойдут его. За свою власть жизни не пожалеют. В схватке с ними вряд ли можно рассчитывать на победу».

Учеба в техникуме у Горнового пошла успешно, Миша преуспевал. Его ответы на занятиях отличались оригинальностью, глубиной понимания вопросов и часто выходили за рамки учебников. Но он не ограничивался одной учебой. Вскоре его избрали секретарем комсомольской организации курса, а затем и секретарем Комитета Комсомола техникума. Миша воспринял это как большое доверие товарищей.

Все бы хорошо, но туговато было с питанием. В студенческой столовой пищу давали два раза в день, хлеба по триста граммов. Эту порцию съедали тут же, у окна выдачи. Лучше жилось тем, кто получал поддержку из дома. Мишина мама все до последнего гроша тратила на Ваню, который много лет лежал в городской больнице. Мать предлагала свою помощь Мише, но он отказывался. Выход из затруднительного положения подсказал Ваня Бондарчук. Как-то он обратился к Горновому:

— А не пора ли нам серьезно заняться собственным пропитанием?

— Каким же образом?

— Завтра суббота. После занятий махнем на товарную станцию, может, что-нибудь заработаем.

До станции добрались вечером, насквозь промокшие, усталые, преодолев восемь километров пути.

— Работа найдется, — сказал начальник товарного депо. — Разгружать уголь, за пульман по пять карбованцев каждому.

— Деньги не нужны. Нам бы хлеба, — сказал Миша.

— Хоть немного, — добавил Бондарчук.

После недолгого раздумья железнодорожник согласился:

— Ладно, что-нибудь придумаем.

По путям, обходя вагоны, при слабом свете нескольких лампочек, болтавшихся на ветру, добрались до угольного склада.

— Вот он, пульман, а лопаты возьмете под навесом.

Закончили разгрузку только к рассвету, возвратились в общежитие усталые, но счастливые: в руках у каждого был завернут в газету кирпич черного хлеба.

Умывшись первым, Миша тяжело опустился на табуретку, спросил у Ивана, вошедшего следом:

— Перекусим?

— Пожалуй, — отозвался Иван, садясь рядом.

— С моего начнем?

— Лучше, если каждый свой.

— Как знаешь. — Миша не ожидал такого поворота. — Где-то у нас была соль.

— Здесь она, на окне. — Иван поднялся, чтобы взять баночку с солью, но услышал стук в дверь, метнулся к столу и, сорвав с головы фуражку, накрыл свою буханку.

Переступивший в этот миг порог худенький однокурсник Сережа Туркин неожиданно остановился. На его бледном лице выступили розовые пятна.

— Ты, Сережа, что-то хотел? — спросил Миша.

— Да я… Не сможешь одолжить копеек тридцать? Пойду в больницу, может, пропишут лекарства. Верну сразу, как только получу стипендию, — торопливо говорил Сережа, не сводя глаз с буханки. Миша заметил, как судорожно заходил его заострившийся кадык.

— Вот возьми все, сколько есть. — Миша протянул руку с несколькими монетами.

— Да тут полтинник, — с радостью произнес Сережа и, поблагодарив, направился к выходу, но Миша остановил:

— Постой, покушай, — подал он ломоть хлеба. — А хочешь, запей вместо чая. — И переставил на край стола стакан с водой.

Когда Сережа, немного поев, ушел, Иван недовольно буркнул:

— Шибко хлебосолен, как погляжу на тебя. Пусть пойдет да заработает.

— Ваня! Как у тебя язык поворачивается? Ты же знаешь, что парень бодает, подозревают язву. Кто же ему поможет, если не мы, комсомольцы. Как не поделиться с товарищем!

— Ну и делись.

— Рука дающего не оскудеет.

— Слишком старое вспомнил.

— Зато мудрое, — твердо сказал Миша. — Такое старое не мешает и нам перенять.

После первой удачи бывал Миша на станции еще не раз. Начальник товарного депо товарищ Назаров старался подыскивать работу полегче.

А с весны питание учащихся техникума улучшилось: прибавили хлеба, овощей.

В течение лета, когда почти все разъезжались по домам, Миша большую часть времени проводил на подсобном хозяйстве техникума. К осени он значительно окреп. На заработанные деньги купил в райцентре костюмчик, рубашку, туфли из свиной кожи и фуражку осоавиахимовца, цвета хаки. Обновки не надевал, берег до начала занятий.

Но поносить их долго не пришлось. В начале учебного года появился в техникуме армейский командир. И когда все парни от восемнадцати лет собрались в клубе, директор предоставил ему слово.

— Нашей армии, флоту и авиации, — начал командир, — требуются хорошо подготовленные кадры. Их можно успешнее всего подготовить из числа учащейся молодежи. Этим и вызвано появление призыва ЦК комсомола, с которым, надо полагать, все вы хорошо знакомы. Вижу, многие из вас — члены Осоавиахима и значкисты ГТО. Они, думаю, покажут пример.

Горновой подошел к столу первым и попросил, чтобы его направили в военно-морское училище.

Возвратившись в общежитие, Миша увидел на койке письмо от Сурмина. «У нас — происшествие, — сообщил Николай, — Две собаки, которые охраняли бригаду, весной отрыли из сырой земли… Земскова. Появились следователи, в короткий срок все вокруг было перепахано. На комбинезоне, упрятанном в скирде, обнаружили пятна крови той же группы, что и у Земскова. А хозяином комбинезона оказался Рябцов. Тут и пошло. Вслед за Рябцовым подцепили совхозного кадровика. На суде он был уже не Уховым, а беляком Жерновым. Земскова по заданию Жернового убили Рябцов и Штахель. Немца пока не сыскали. В их же компании находился главный агроном и двое из бухгалтерии. Все они входили в какой-то центр. Что-то подобное раскрыли и в совхозе «Зарница». Говорят, что главная их программа заключалась в том, чтобы возбуждать у людей недовольство Советской властью, подстрекать к бунтам. Вот какие пироги. Пиши, как с учебой, не болит ли печенка. Если что надо — скажи, сообща поможем. Думаю в следующем году тоже податься на учебу, в автомеханический техникум. Но не исключается и более счастливый вариант. Были здесь у нас военные, предлагают добровольцами в командирские школы. У меня не было всех документов. Послал запрос. Пришлют, попрошусь в танкисты. Ты, Мишка, понимаешь? Танк — и Сурмин за рычагами! Во сила! Будь здоров, черкани. Не забывай о дружбе, если даже завел там себе дивчину».

Проработав в кочегарке около четырех лет, Штахель стал в коллективе своим человеком. По настоянию начпрода ударнику Гурьеву в канун годовщины Октября под аплодисменты переполненного зала вручили премию — отрез на костюм.

Штахель распрямил плечи, и казалось ему, что все хвосты отрублены. Как-то вечером подобрал на пляже газету и, прочитав статью о том, как Гитлер после мюнхенского сговора подминает Европу, почувствовал пробуждение в себе дремавшего зверя. «Вон как Адольф ими заправляет! Эти даладье да Чемберлены стоят перед ним навытяжку. Даже Муссолини, патриарх фашизма, и тот ходит на задних лапках, как натренированный щенок. Но ведь и в моих жилах течет кровь арийца».

Вспомнилось, как отец рычал на мать за то, что она становилась все больше похожей на хохлушек. «Ты должна быть на три головы выше всех их вместе взятых!» — кричал он. С Куртом говорил только на немецком, часто поправляя произношение, напоминая, что его язык должен быть строг, отрывист, как язык повелителя. Иногда говорил спокойно: «Переправить бы тебя в фатерланд. Да и бездетная тетушка, глядишь, скоро скончается. Не упускать же ее миллионы».

Заслужив доверие начальства, Штахель зачастил в город, кинотеатры, однажды его видели с девицей в одном из ресторанчиков Лонжерона. Такое разгульное поведение «племянничка» пришлось «дяде Васе» не по душе:

— В петлю захотел? Думаешь, упрятаться за отрезик? Продери глаза, оглянись вокруг. Аль слепой, не видишь, что творится на земле? — Сбавив тон, продолжал: — Вечером поедешь на Слободку, покажешься нужному человеку. Заберешь что даст — и назад. Тут упрячем. Запомни: Полевая, три. Рядом с баней. Там тебя встретит лысый. Спросишь: «Где тут у вас печник?» Если ответит: «Помер в прошлом годе», — скажешь: «От Мельника». Принесешь чемодан и зароешь вон там, в углу. Да поглубже. Предупреждаю: не вздумай где-нибудь задерживаться! Задание совершенно секретное. А сейчас выйдем покурим — душно тут, горло сжимает.