Распахнула дверь и вскрикнула на самой высокой ноте: «Ро-о…». Но голос тут же оборвался.

— Извините, милая, не Роман я. А вы, как вижу, его жена?

— Да, да, — переводя дыхание, отозвалась Оксана.

Солдат подошел ближе, поудобнее расставил костыли, посетовал:

— Никак не привыкну к этим деревяшкам. Из Мартыновки я, Лукьян Мозговой.

— Заходите скорее, садитесь, — дрожащими руками поставила перед ним табурет, взяла костыли, приставила рядом к стенке и умоляюще смотрела на него. А он:

— Вот и хорошо, что сразу к вам попал. Роман уж очень просил непременно поскорее навестить.

Как боялась Оксана спросить его, жив ли муж. Но он угадал ее мысль.

— Живой, живой супруг ваш, — улыбнулся Лукьян. — В госпитале он. Кланяться велел. Я ведь в ихнюю кавалерийскую бригаду от белых перебежал. Заняли беляки кулацкое село Андаровку, пир у них горой. Ну я и воспользовался — удрал, рассказал красным все как есть. Они, конечно, мои балачки перепроверили…

Прихватив с собой перебежчика, знавшего расположение вражеских сторожевых постов, разведчики скрытно приблизились к Андаровке, затаились в ближайшей балке. А когда во вражеском стане наступила тишина, эскадронный поставил задачу снять боевое охранение, разгромить штаб, захватить пленных.

— А ты, Роман, со своим взводом будешь в прикрытии, — приказал командир эскадрона Горновому.

Боевое охранение сняли без особого труда. Два солдата, выставленные на пост на окраине деревни, дрыхну ли.

— Отпустите, братцы, — став на колени, хныкал один.

А второй, с длинными вислыми усами, добавил:

— Земляки мы. У обоих детишков куча. Жду-ут…

Приблизился эскадронный. На ходу бросил Роману:

— Пленных за село и жди меня.

Беляцкий штаб размещался в волостной управе. Налет разведчиков был настолько неожиданным, что белые опомнились лишь после того, как захваченная у них повозка вихрем летела за околицей. В задке лежали два связанных офицера.

— Прикрывай, — крикнул эскадронный Роману, когда повозка поравнялась с ним.

Как только эскадронный оторвался, Роман был готов тронуться следом, но, взглянув на связанных казаков, опешил: «Как же с ними?» И тут, будто подслушав его мысль, подал голос один из разведчиков — широкоплечий, могучий парень:

— А с этими гадами, — кивнул он в сторону пленных, — что делать? — И, выхватив саблю, порывисто шагнул вперед.

— Постой, рубака! — сдержанно произнес Роман.

Вытянувшись в струнку, казаки взмолились:

— Возьми, командир, с собой. Верой и правдой отслужим. Свои мы, христиане… А там детушки малые… Пощади.

Роман еще больше заколебался, вспомнив своих ребятишек. Схватил одного беляка и бросил, как сноп, поперек седла, а вскакивая на коня, крикнул здоровяку-разведчику:

— Богун! Подцепи и этого! Авось, пригодится.

И как только разведчики тронулись по большаку вслед за эскадроном, со стороны Андаровки послышались выкрики и лошадиный топот. Роман понял, что белые спохватились и вот-вот нагонят взвод. Оценивая обстановку, вначале он подумал было укрыться в лощине, чтобы потом свернуть в сторону, но — поздно: цоканье и храп коней приближались. «Не уйти», — ошпарила мысль. Роман круто мотанул головой назад и, убедившись еще раз, что от погони не уйти, натянул поводья. Послушный конь встал как вкопанный.

— К бою! — скомандовал Роман. — По коннице, залпом — огонь!

Взвод повалился на землю, открыл огонь. Среди беляков началось замешательство. И тут Роман увидел, как пленный, увезенный им на коне, со страшной силой ударил ногой в живот «землячка», целившего из нагана Роману в спину.

— В мотне он прятал свой наган, — выкрикнул казак и стал торопливо палить по белякам. — Ешо повоюем, а это дерьмо… — Он повернулся и выстрелил в подползавшего «землячка».

Деникинцы, спешившись, пошли в атаку, и казалось, разведчики вот-вот будут смяты. Но с тыла спешил на помощь эскадрон. Он врубился в боевой порядок беляков. В темноте послышалась пальба, брань, лязг штыков и стоны. Не выдержав внезапного удара, белые начали отступать.

К Роману подскочил на трофейном коне пленный казак с винтовкой.

— Приказывай, товарищ командир. Я — с вами.

На подступах к селу эскадрон дал еще несколько залпов и, круто развернувшись, умчался назад. К нему присоединился взвод Горнового.

И вдруг рядом разорвался снаряд. Роман почувствовал, что падает, но чьи-то сильные руки удержали его в седле.

— Такие вот дела, — закончил свой рассказ Лукьян. — Справно воюет муж твой. А теперь — в госпитале. Уже поднимается и. даже ходит помаленьку. Просил передать вот это.

Лукьян протянул Оксане большие карманные часы:

— Наказывал, чтобы сберегла Мишутке.

Инвалид вышел из дома, поковылял по длинной улице, придавленной низкими облаками, а Оксана долго смотрела ему вслед и не знала, радоваться или плакать. И часы… Зачем они, уж не перед смертью ли отдал как последнюю память о себе?.. А вдруг инвалид смалодушничал, увидев целый выводок осиротевших птенцов?

Ночью приснился ей Роман, нелюдимый, чужой. Потянулась к нему, а он сурово насупил брови, начал упрекать ее в чем-то, и вдруг — огненная вспышка. Падает Роман. И вот уже его без гроба опускают в могилу, вокруг стоят понурые конники. Рванулась к нему, но красноармейцы сомкнулись, преградив ей путь. А потом — никого вокруг. Одна у свежего холмика. Упала на колени и, задыхаясь, скрюченными пальцами разрывает землю…

Утром, когда Оксана наклонилась к жарко полыхавшей печке, старшая девочка Варя спросила:

— Кто тебя мукой обсыпал, мамочка?

— Какой мукой? — выпрямилась Оксана, уловив в детском взгляде тревогу.

Подошла к зеркальцу, взглянула в него: по темно-каштановым волосам ее пролегла белая прядь.

— Это так… — успокоила она дочурку.

Накормила детей, выпроводила их гулять, но через несколько минут с шумом распахнулась дверь, и все они, визжа от радости, ворвались в дом:

— От папки письмо!

Перед ней ликующий, радостный стоял старший сын с поднятым над головой конвертом. Дрожащими пальцами вскрыла его, повторяя: «Сейчас, сейчас, детки», — а сердце колотилось так, что казалось, вот-вот вырвется из груди.

Раскланявшись родителям, расцеловав жену и детей, Роман дальше сообщал о событиях на фронте и о своем житье-бытье. «Долго вам не писал, потому как и бросить письмо некуда. Беляки, то с фронта, то с тыла, а тут появился какой-то Махно. Дали ему по шее. Подошла к нам конница самого Буденного, так что и Деникину скоро конец, а там и войну прикончим. Как мы воюем, о том, думаю, Лукьян Мозговой рассказал. На войне нелегко, всяко бывает. Но верю, что победим и встречу вас. Какая это будет радость великая! Жди, милая, не печалься. А вы, детки, слушайтесь матери и помогайте ей во всем».

Оксана не была избалована радостями жизни. Она познала их лишь в самом начале супружества, но тем не менее не могла допустить, что счастье от нее ушло безвозвратно. Она верила своему Роману всегда и во всем. Поверила и теперь, что скоро вернется. А значит, недалек тот день, когда счастье возвратится к ней. Пробудившуюся в ее душе надежду можно было объяснить и полученным от мужа письмом, и наступлением весны. Раньше обычного появились перелетные птицы, зазеленели поля, лопнули почки на деревьях. Но местные старожилы покачивали головами: ни тебе звона жаворонка, ни гомона воронья, все больше ведреные дни — ясные, солнечные. И предчувствия сбылись. Беда обрушилась со всей жестокостью: наступила несносная жара, земля утонула в сизой, полыхающей дымке. А вскоре поднялись черные бури.

Озими, дружно зазеленевшие в первые дни, сгорели на корню. Земля сморщилась, покрылась глубокими, зияющими трещинами. Оголились деревья, пересохли колодцы. Лебеда и та сгорела. Даже лиман почернел, убежал далеко от берегов.

Только в начале сентября пошли первые дожди, да так зачастили, что размыло дороги, с гор камни поползли, лиман, выйдя из берегов, затопил половину опустевшего хутора.