— Что ж ты не придушил его на месте, Динкаш? — вскричал Рози.

— Я начал допытываться: «Зачем убивать Замана, если ты зла на него не имеешь и даже не знаешь?» А Масак рукой махнул: «Чего ж не убить? За деньги и мать убью». Вот он какой…

— Больше ничего не говорил?

— Нет. У дома приятеля своего вылез из повозки.

— Спасибо за предупреждение, Турап-ака. Теперь буду осмотрительнее. Попробуйте расспросить его еще.

— Об этом не беспокойтесь, Заманджан. Я и сам начал подозревать подлеца Турди.

— Но на след их, Турап-ака, нужно выходить очень осторожно. Тут дело не в том, что им нужно убить меня, нет, это наверняка шайка крупных подстрекателей и убийц. Не будем долго задерживаться здесь. Всего доброго, Турап-ака!

— Ой, подождите! — воскликнул Турап. Он достал из-за пазухи свернутые бумажки и протянул Заману: — Вот, прочтите, я собрал их у гробницы Аппака-ходжи.

Заман взглянул — это были подстрекательские, листовки. Он сунул их в карман.

— И за это большое спасибо, Турап-ака! — И, попрощавшись, вскочил на коня.

«Вот и показался конец веревочки, — думал Заман, скача во весь опор, словно преследуя врагов. — Теперь пора распутать тугой узелок. Юнус, Юнус… Ты не только политический преступник, ты отъявленный убийца, — Заман вспомнил о листовках, ощупал карман. — Наверное, того же содержания, что и утренние. Подстрекатели, без сомнения, из одного гнезда с Юнусом. Но как объяснить все Ходжаниязу? Турди и Юнус жертвовали деньги и продовольствие, он им верит… Вот сложное дело…»

Листовки, вроде тех, о которых думал Заман, распространялись в Кашгаре шпионами всех мастей и всех видов. Шэншицаевские агенты стремились вызвать в народе панику и запугивали: «Ма Чжунин — головорез. Он захватит Кашгар и перебьет весь народ. Люди! Позаботьтесь о своих жизнях и имуществе!» Японские же шпионы вели агитацию в свою пользу: «Ма Чжунин — главный защитник всех мусульман. Люди, он несет вам мир и благоденствие. Встречайте Ма Чжунина, идите к нему навстречу. Уклоняйтесь от призыва в войска продажного Ходжанияза! Ходжанияз — злейший враг мусульман. Он сговорился с грязным нечестивцем Шэн Шицаем и хочет, связав народ по рукам и ногам, выдать неверным. Будьте бдительны, братья мусульмане!..» Сторонники Англии гнули свое: «Ма Чжунин — японский прислужник. Не идите за этим перекати-полем без корня! Ма Чжунин — злодей, пришедший из провинции Цинхай для того, чтобы сделать вас рабами японцев. Не пускайте его в Кашгар! Эй, братья-мусульмане! К свободе, к лучезарной жизни вас приведет только один-единственный человек — шейх уль-ислам Сабит-дамолла! Сыны милого Кашгара, блистательного Хотана, любимого Яркенда, проявите самоотверженность во имя веры, во имя нации! Вставайте на священную войну под высоким знаменем ислама, тесно сплотившись вокруг Сабита-дамоллы!..»

Противоречивые призывы сбивали людей с толку, не давали объединить их.

В разгар такой неразберихи войска Ма Чжунина двигались из Аксу на Кашгар.

На площади Хейтка рядами выстроены войска. Перед военным походом, согласно установлениям ислама, необходимо прочесть «кутби зафар» — молитву о даровании победы. Потому-то воинов при полном снаряжении собрали на площадь до призыва к утреннему богослужению.

Когда Ходжанияз-хаджи вместе с назирами и высшим духовенством пожаловал в мечеть, муэдзин взошел на минарет и прокричал азан — призыв к молитве. Сегодня напутствуют на священную войну, будут снова и снова просить о даровании победы, и голос муэдзина звенел и дрожал от волнения. Тысячи солдат в глубоком, молчании слушали его, словно боевой приказ командира. Только короткое ржание застоявшихся коней время от времени нарушало утреннюю тишину.

На молитвенном обряде из четырех ракаатов — стояния, поясного и двух земных поклонов — имамом-предстоятелем был сам главный муфтий Кашгара. Затем последовала «кутби зафар», а после нее длиннейшая проповедь, в которой воины призывались добыть победу отвагой и дерзаниями, не жалея жизней: «погибнете — святые, уцелеете — священные подвижники»…

Частые заклинания муфтия — «илляхи амин» — подхватывали и повторяли многочисленные служители-помощники и войсковые имамы в зеленых чалмах, стоявшие перед каждой сотней. Их призывные голоса перекатывались так, что кони в рядах вздергивали головы и прядали ушами. В заключение, испросив высшего благословения во имя правого дела пророка, во имя победы, во имя безмятежного спокойствия и добродетельности граждан, выделили ради благополучия воинов милостыню нищим и странникам — двадцать коров и сто пятьдесят овец. На этом моление о победе закончилось.

Когда Сабит-дамолла, назиры и почтенные люди, провожавшие Ходжанияза, показались в главных воротах мечети, заранее взобравшиеся на портал глашатаи прокричали:

— Желаем победы Гази-ходже!

Многократно повторенный громкий клич волнами расходился по Кашгару и слышен был далеко-далеко.

Сопахун, постоянный войсковой знаменосец, и сегодня замер под зеленым стягом с изображением звезды и полумесяца. Его чуть удлиненный лоб закрывал малихай с раздвоенными по бокам полями, и как раз посередине малихая был прикреплен серебряный полумесяц, отражающий сияние утренней зари.

Перед строем появился Ходжанияз, со словами: «Аллаху акба-ар» — «Велик аллах!» — поднес к глазам край «знамени победы» и без чьей-либо помощи вскочил на бурого коня с белым пятном на лбу, верного друга еще с кумульских боев.

Высоко подняв голову, повел он взглядом по сторонам. Его вид и взор были величавы и внушительны. На голове, несмотря на лору, шапка из куньего меха, на плечах бешмет зеленого сукна, на ногах ичиги с короткими голенищами. По бокам висели на перекрещенных ремнях два маузера. Собираясь в бой, он всегда навешивал на себя пару маузеров, а в бою, отпустив поводья, метко стрелял с обеих рук. Люди, неравнодушные к своему национальному воинству, страстно желавшие видеть страну независимой, восторженно любовались трепетавшими на утреннем ветерке флагами, замершими в колоннах всадниками при винтовках и саблях, в одинаковых малихаях, в одинаковых темно-малиновых бешметах и желтых кожаных сапогах.

— Видал, Аджри, — Шапи толкнул приятеля в бок, — какие они, а! Уйгурским парням издревле к лицу и военная форма, и оружие. Взглянуть бы, как затрепещут сердца врагов при виде наших джигитов, сидящих на конях, словно ловчие соколы на рукавице!

— Сегодня я убедился, что Ходжанияз прирожденный воин, — сказал Аджри. — Жаль только, нет возле него образованного рассудительного военного советника!

— Ты прав, — подтвердил Шапи. — А эти соколы, если их получше содержать да закалить, и орла возьмут.

— Мы народ, который не сумел проявить своих сил и одаренности и растерялся…

Слова Аджри прервал голос Ходжанияза:

— Сопахун, вперед!

Один из офицеров скомандовал:

— Марш!

Команду повторили сотники. Сопахун двинулся впереди войска. Сотники в свою очередь тронулись с мест, и зазвучал военный марш:

В свое время этот боевой марш воодушевлял людей, волновал их сердца. И Кашгар всколыхнулся. Возбужденные кашгарцы от мала до велика пошли проводить своих воинов в бой. Глаза Аджри наполнились слезами. Не отрывая взгляда от волнообразно покачивающихся уходящих колонн, он воскликнул дрожащим голосом:

— О мой народ! Судьбу твою я в мире разделю. Сто тысяч мук перетерплю, но от тебя не отрекусь…