В кавалерийском бою ходжаниязовцы остановили противника и заставили попятиться. Пехота Ма Чжунина тоже не могла двинуться вперед.

— Молодцы, дети мои, молодцы! — кричал Ходжанияз, довольный, что берет верх.

Он вскочил на коня и с возгласом: «Аллаху акбар!» — ринулся в бой вместе со своей охраной. Отпустив поводья своего бурого с белым пятном на лбу коня, он мчался, стреляя сразу из двух маузеров. И его воины бросились вперед, повергая и тесня противника…

Ма Чжунин увидел, как Ходжанияз ворвался в гущу схватки. «Восхищен твоим мужеством, — одобрил он. — Могу первой же пулей снять тебя с коня, но не сделаю так. Живым возьму…» И он направил коня на поле сражения. Шашки с серебряными эфесами в обеих его руках заискрились в лучах солнца. Солдаты, увидев приближающегося вскачь Га-сылина, перестали отступать и перешли в контратаку. Сражение превратилось в ожесточенную резню. И если бы Ма Чжунин не пустил в дело автомашины с пулеметами, Ходжанияз мог выйти победителем из этого боя. Но, к сожалению, приближавшиеся с громыханием чудовища нагнали страх на «карательпеков» Решитама, они дрогнули, попятились, а потом побежали, за ними последовали остальные, бросая позиции, разбегаясь в разные стороны…

— Дети мои, не бегите! — заклинал Ходжанияз, перестав стрелять. — Бейте по машинам, не бойтесь!

Но ничего не смог сделать. Около него мало кто остался, поневоле и ему пришлось отступить. Они укрылись в зарослях кустарника неподалеку. Ма Чжунин войти в заросли не решился, он распорядился преследовать и уничтожать всех бегущих…

Ма Цзыхуэй доволен. Теперь он может выйти из окружения, в открытом поле лицом к лицу схватиться с врагом. В доставленной от Ма Чжунина секретной директиве предписывалось связать отряды Оразбека и Шамансура, не позволить им оказать помощь Ходжаниязу. Если бы поход Ма Чжунина на Кашгар задержался еще на месяц, гарнизону Ма Цзыхуэя после длительной осады пришлось бы под угрозой голодной смерти отважиться на вылазку из крепости Нового города и пойти на рискованный прорыв, грозивший полным уничтожением его сил. Зато теперь Ма Цзыхуэю представился удобный случай: руки самого опасного врага — Ходжанияза — связаны.

Ма Цзыхуэй разделил гарнизон на два отряда. Первый должен приковать к себе внимание Оразбека — со стен крепости обстреливать Старый город Кашгара. Второй отряд тем временем скрытно выйдет наружу через подземный ход под южными воротами и навяжет двигающемуся из Яркенда Шамансуру встречный бой.

Ма Цзыхуэй — в день, когда между Ма Чжунином и Ходжаниязом завязалось сражение у Чокан-яра, — приказал начать обстрел Старого города.

«Они решили атаковать», — предположил Оразбек и привел войска в боевую готовность. Он занял оборону перед северными и западными стенами Нового города. Поднялась интенсивная перестрелка.

Этой же ночью Ма Цзыхуэй вывел через подземный ход второй отряд и двинулся в сторону Янгисара. Он стремился не пустить Шамансура в Янгисар, перехватить его в Хемитовой балке и разгромить. «Тебя, хотанец, — заочно обратился он к Шамансуру, — возьму в плен и выставлю голову твою на позор — только так удовлетворится моя месть».

Девятого августа 1933 года Ма Цзыхуэй, воспользовавшись уходом Томура-сычжана к Улугчату, захватил Кашгар. А шестнадцатого августа Томур и Шамансур, объединившись, прогнали Ма Цзыхуэя из Старого города. Потом Ма Цзыхуэй прибрал к рукам басмача Османа и поручил ему убийство Томура, положив этим начало своей мести. Однако до Шамансура дотянуться не смог, лишь мечтал об этом. И вот время пришло… Все рассчитано наперед: когда он, Ма Цзыхуэй, подойдет к Янгисару, туда же прибудет отправленное Ма Чжунином подкрепление — кавалерийский полк, который спешит сейчас по западной стороне Калпуна и Астин-Артуша. Надеясь на эту поддержку, Ма Цзыхуэй с большим воодушевлением двигался по направлению к Яркенду…

Возвратившись в отведенную ему комнату, Заман собрался отдохнуть, но его вызвали к Шамансуру. Солнце еще не скрылось, однако в расположенных анфиладой комнатах с узкими оконцами уже зажгли свечи. Шамансур сидел в верхней одежде, опираясь на громадные пуховые подушки, и лакомился ядрышками знаменитых янгисарских миндальных орешков, которые ему колол здесь же слуга.

— Входите, Заманджан, садитесь! — пригласил он, когда Заман появился в дверях.

Поблагодарив, Заман сел на сложенное вдвое ватное одеяло.

— Принеси горячего чая! — приказал Шамансур слуге.

— Слушаюсь! — Тот приложил правую руку к груди, поклонился и вышел.

— Есть неприятные, зловещие новости, — сказал с отчаянием Шамансур. — Ваш прославленный Гази-ходжа у Чокан-яра получил по морде от такого вот, с локоток, — он протянул вперед длинную руку, — мальчишки-командующего и бежал без оглядки…

— Сражению присуще и отступление, это естественно, — ответил-Заман, раздраженный словами Шамансура. — Но это отступление, конечно, не предвестник разгрома!

— Не знаю, — понурил голову Шамансур. — Судите сами — в войсках брожение, в народе начинается паника. В таких условиях и нам воевать очень затруднительно…

Заман взглянул на Шамансура так, словно хотел сказать: «При первых признаках боя приготовился бежать до Хотана!»

— Пока вас не было, — продолжал Шамансур, — мы советовались с военачальниками… — Он не договорил. Очевидно, посчитал неуместным открывать Заману, о чем совещался с наиболее близкими людьми, и потому закончил фразу вопросом: — Вам известно это?

— Известно. Я обошел базар и постарался узнать, что делается в народе, — отчетливо произнес каждое слово Заман.

— Ну-ну, что же говорят в народе? — спросил Шамансур после того, как слуга поставил перед ними две чашки горячего чая и по знаку хозяина вышел вновь.

— Когда воины с винтовками в руках, с саблями на поясах, верхом на хороших конях вдруг поддались страху, то уместно ли удивляться, если простой люд беспокойно бежит в горе и печали куда глаза глядят?

— Хм… — Упрек Замана попал в цель, и эмиру-сахибу нечего было сказать-. «Смотри, какое самомнение… На языке бахвальство, а услышит свист пули, с криком: „Мама!..“ — прятаться побежит, сопляк!» — отчитал он Замана про себя, а вслух спросил: — Знаете что-нибудь о схватке Оразбека с Ма Цзыхуэем, между Старым и Новым городом Кашгара?

— В этом случае не самое ли подходящее для вас — без промедления двигаться вперед? — произнес Заман.

Шамансур бросил на него быстрый взгляд, хотел сказать что-то, но промолчал.

— С вашего позволения, я хотел бы тоже пойти в бой с оружием в руках.

— Брат поручил вас мне. Поэтому я должен беречь вас.

— Я не могу стоять в стороне, быть только наблюдателем. Прошу разрешить мне возглавить сотню бойцов и отправиться вперед, — решительно проговорил Заман.

— Посоветуемся. Отдыхайте, Заманджан.

Эта печальная газель широко распространилась в народе после резни в Пичане и Турфане. Если турфанцев истребляли шэншицаевские наемные головорезы — белобандиты-папенгутовцы, то население Пичана вырезали мачжуниновцы.

Задумчиво глядел Рози на мерцающее пламя свечи и, вспоминая об этом случившемся два года назад бедствии, без конца повторял скорбную газель.

— Грустишь в одиночестве, Рози-ака? — спросил Заман.

— Душа разрывается, и дышать мне нечем сегодня…

— Поразительно, — удивился Заман. — Не могу поверить, что вижу тебя в мрачном настроении, Рози-ака.

— Правду, видно, говорят: «Кто десять раз смеется — хоть раз да заплачет…» Все стоит перед глазами, не уходит старик, которого, помните, мы встретили в кяризе возле Турфана.

— А ты лучше встань и принеси чего-нибудь. Потолкуем… Завтра, может, в бой пойдем.

— В б-бой?

— В бой! Неужели испугался, Рози-ака?

— Нет… — замялся Рози и быстро вышел — смутился оттого, что действительно испугался слова «бой».