Тот не смог отказаться от поручения. Еще некоторое время они уточняли детали, а потом Юнус собрался уходить. Дубань, улыбаясь, спросил:
— Ты помнишь барышню Чжу? Хочешь увидеть ее?
— Чжу-шожа? — Глаза Юнуса заиграли.
— Она здесь. Вчера прибыла из Шанхая.
— Да ну?
— Только тебе одному могу разрешить ее видеть…
Глава двадцать вторая
1
Январь 1934 года был холодным: от стужи околевали собаки, замерзали на лету птицы. В такой жестокий мороз войска Ма Чжунина прошли через перевал Даванчин и обложили Урумчи. Город был отрезан от внешнего мира, Шэн Шицай не мог теперь надеяться на помощь извне, и Ма Чжунин предвкушал скорую капитуляцию своего противника. Загнанный в городскую цитадель, Шэн Шицай, однако, сдаваться не спешил, яростно огрызался, отбивал атаки дунган, хотя артиллерийский обстрел наносил обороняющимся большой урон.
В эти лютые морозы дунгане дни и ночи находились на открытом воздухе. Чтобы как-то обогреться, они рубили на дрова все окрестные постройки и скотные дворы. Когда по ночам зажигались их бесчисленные костры, казалось, что горит вся земля вокруг города.
Однако сам Урумчи все-таки еще не был взят, и на восьмой день осады разъяренные дунгане начали решительный штурм. В пылу сражения, когда наступавшие уже достигли крепостных стен, в тыл им ударили подошедшие на помощь части… Ма Чжунин, казалось, уже схватил врага за горло, но вдруг этот неожиданный удар с тыла свел на нет все его успехи…
Взбешенный Га-сылин, как раненый зверь, бросился в атаку, принудил подошедшие части отступить до Санджи, уничтожив целый полк. Однако противник успел перегруппироваться и, воспользовавшись превосходством в технике, нанес Ма Чжунину мощный контрудар.
Потерпев поражение, Ма Чжунин вынужден был отступить, и его отступление скорее походило на бегство. Больше половины хорошо обученной десятитысячной дунганской армии осталось лежать в глубоких снегах на пути к Токсуну…
Огонь маленького дымного очага едва освещал камышовый потолок крохотной комнатушки. Га-сылин еще несколько дней назад, когда готовился расположиться в «дубань гуншу», чтобы править оттуда Синьцзяном, никак не мог предположить, что очутится в этом жалком курятнике. Удрученный поражением, огромными потерями, он погрузился в мучительные, путаные думы. Ему хотелось все понять, распутать, но это ему не удавалось. По молодости своей он еще не осознал, что в этой запутанности отражаются сложные законы жизни, которых он раньше и знать не хотел: просто верил в свою звезду, стремился к ней и теперь был жестоко наказан. Он проиграл не потому, что был молод или бездарен. Он ошибся, и ошибка его заключалась в том, что он не понял сложившейся в Синьцзяне обстановки, не знал, как повести себя в создавшихся условиях, да и не стремился узнать, ибо не сумел подняться выше дунганских узконациональных устремлений. Только сейчас, сидя перед дымящимся очагом, он начал понимать все это и терзался жестоким раскаянием.
— Разрешите? — Ма Шимин приоткрыл едва державшуюся на петлях дверь.
Га-сылин наклонил голову.
— Посланец от Шэн-дубаня.
— Посланец? — поднял голову Ма Чжунин.
— Посланец…
— Что он хочет сказать?
— Если мы решим уйти из Синьцзяна — дорога открыта.
— Нет. Теперь соглашаться на это тяжелее смерти… — Ма Чжунин достал из нагрудного кармана блокнот, быстро написал: «Дубань, ты выиграл. Возможно, это судьба. Я не могу простить себе ошибки в выборе сил, на которые можно было опереться…» Протянул листок Ма Шимину: — Отдай посланцу.
— Слушаюсь!
— Сколько с нами людей?
— Около тысячи… Но все очень устали…
— Ничего. Мы пришли сюда воевать. И будем воевать…
— Когда тронемся в путь? — спросил Ма Шимин.
— Подождем два-три дня известий от Чжан Пейюаня…
Не видя в командующем прежней решительности, Ма Шимин тяжело вздохнул.
— Разрешите доложить? — на пороге появился адъютант. — Прибыли двое из Кульджи.
— Пусть войдут.
Адъютант ввел двух дунган, одетых в тулупы и лисьи шапки.
Пришельцы рассказали следующее. Илийские дунгане, взяв Кульджу и объединившись с войсками Чжан Пейюаня, собрались было в поход, чтобы присоединиться к Га-сылину, как вдруг появились отряды противника. Они взяли Куре, затем двинулись на Кульджу и разбили дунган наголову. Чжан Пейюань покончил с собой…
— Это рок! — пробормотал Ма Чжунин.
Все погрузилось в гнетущую тишину, лишь в очаге время от времени трещали дрова. Наконец командующий поднял голову:
— Готовьтесь, тронемся в путь!
2
Заман пришел в штаб с небольшим опозданием против назначенного срока. Почтительно поздоровавшись со всеми, он устроился рядом с Моллахуном. Ходжанияз сидел, скрестив ноги, на толстых одеялах на почетном месте и то и дело гладил руками бороду. Можно было заметить, что он пал духом, хотя старался не показать этого. Появление Замана прервало разговор, и Ходжанияз подал знак сидевшему рядом человеку, которого Заман видел впервые:
— Продолжайте.
— Господина Гази-ходжу давно ждут в Кашгаре уважаемые люди во главе с Сабитом-дамоллой. Когда его высокопревосходительство займет пост президента, мусульманский народ достигнет своего, иншалла!
«Откуда взялся этот умник?» — подумал Заман и шепотом спросил Сопахуна, но Сопахун лишь подмигнул ему — слушай, мол, поймешь сам. И действительно, понять было нетрудно, Сабит-дамолла, назначивший себя «премьер-министром», давно приглашал Ходжанияза прибыть в Кашгар и стать «президентом», но под влиянием Пазыла Ходжанияз упорно отклонял эти приглашения. А теперь Пазыла нет…
— Дорогой всем нам Кашгар должен стать центром ислама, — поддержал незнакомца Хатипахун.
— Вот! — подхватил его слова «умник». — В Кашгаре под руководством Гази-ходжи мы создадим мощные исламские войска. И тогда сумеем отразить натиск Шэн Шицая и Ма Чжунина и победить их.
— Другого пути нет, — подвел итог Хатипахун.
Но Ходжанияз продолжал молча теребить бороду. Возникла продолжительная пауза, и Заман, хоть это считалось неприличным перед старшими, нарушил молчание:
— Мы без боя отдали Ма Чжунину Курля. А теперь, значит, должны оставить Кучар и отступить в Кашгар…
— Вы еще младенец! — прервал Замана Хатипахун. — Ничего не понимаете!
— Пусть я младенец, зато наши бойцы не младенцы!
— Что могут знать ваши бойцы? Все знает только Гази-ходжа! Вы…
— Заман правильно сказал, — вмешался Сопахун. — Бойцы недовольны: если мы уйдем в Кашгар… — Сопахун виновато посмотрел на Ходжанияза и замолк.
Но тут, окрыленный поддержкой, заговорил Заман:
— Отдать свой народ в руки врага…
— Подожди, Заман! — Обозленный Хатипахун поднял четки. — Хорошо, допустим, мы остановим уже разбитого Ма Чжунина… А что делать с Шэн Шицаем? Он силен, с ним не сладить.
— Мудрые слова, — подхватил незнакомец. — Прежде всего, нужно позаботиться о силах, которые можно противопоставить противнику, а потом уже действовать…
Ходжанияз был мужественным, отважным человеком, но как руководитель и политик он был слаб и плохо разбирался в хитросплетениях лжи и коварства. Поэтому после: смерти Пазыла он, растерявшись, стал следовать советам Хатипахуна и ему подобных. По их настоянию он сдал без боя Курля. Сейчас, прислушиваясь к спору, он должен был принять важное решение. И как никогда он вдруг понял всю тяжесть утраты Пазыла. Ему так не хватало сейчас надежного, умного друга!
— Что думаешь, Моллахун, ну-ка, говори! — повернулся он к Моллахуну. В его голосе можно было услышать просьбу о помощи.
— Что могу я сказать, Ходжа-ака? — Моллахун поднял голову, помолчал. — Вы наш вожак. Куда поведете, туда и пойдем…
— Бог даст хороший конец… Собирайтесь. Отправимся в Кашгар, посоветуемся… — сказал Ходжанияз, сам еще не придя к выводу, правильно ли это решение.
По приказу Ходжанияза последними покидали Кучар бойцы Замана. Народ провожал их за ворота города. Кучарцы совали бойцам узелки с хлебом и фруктами, напутствовали добрыми словами, плакали. Седобородые старцы не удерживались от упреков:
