— Похоже, что пока остановимся здесь. Махмут Шевкет уехал в Хотан.

— Вот как? — удивился Заман. — А зачем?

— Чего не знаю, того не знаю. Горячего примешь — вспотеешь и остынешь.

— Как меня оттерли в сторону, так и я ничего не знаю, что у нас делается, — раздраженно произнес Заман. — А вы все-таки постоянный спутник хаджи-ата и имеете отношение к тому, что они замышляют.

— Все еще не ясно, куда двинемся, где встанем. Ясно только: у хаджи-ата голова пошла кругом.

— Конечно, такой разгром…

— Да. И все беды от раздоров и пакостей. Не вмешайся недавно мы с Моллахуном, и вас бы…

— Знаю. Изуверы вроде Хатипахуна тревожатся, что я материалист-безбожник. Если б я достиг этого — чего еще желать! Не боюсь злобных доносчиков, страшно, что все наши усилия впустую, милый Сопахун!

— И я не знаю, какой будет исход. До последнего времени следовал за старшими, верил в них…

Заману нравилось, что Сопахун говорит о себе без утайки. Прямодушный кумульский парень принял Ходжанияза за «духовного отца» и поверил — тот ведет по пути справедливости. Сопахун взял в руки оружие с самых первых дней кумульского восстания и был убежден, что борьба Ходжанияза против угнетателей принесет народу освобождение. Но в чем будет это освобождение, как оно осуществится, об этом он не задумывался. По представлениям Сопахуна, достаточно уничтожить китайскую тиранию — и делу конец. Однако мало-помалу, погружаясь в водоворот событий, он начал понимать: путь до эпохи свободы не близок и усеян острыми колючками. У него открылись глаза и на то, что «духовный отец» Ходжанияз, которому он предан, оказался неспособным преодолеть преграды, и теперь Сопахун придирчиво пересматривал и действия Ходжанияза, и свое собственное прошлое.

— Выходит, мы уже не скрываем, что мы в тупике? — спросил Заман.

— Скрыли бы, да отовсюду выпирает.

— Поднимать народ на неорганизованную «революцию», без руководящей и направляющей партии, — преступление, — повторил Заман завещание Пазыла. — Вот потому-то мы ничего не добились. По этой причине мы привели народ не к свободе, а к пропасти, к угрозе еще большего угнетения, обрекли на напрасную резню!..

— Будь сейчас Пазыл-ака, мы, наверное, не попали бы в такое тяжелое положение, а?

— Сказанное им было лишь пожеланием, истиной, не воплощенной в жизнь. Мы знаем, что и сам он поздно пришел к такому заключению и высказал его перед смертью. Если бы партия была создана в начале восстания, мы не блуждали бы разобщенно, как сейчас…

— Правильно, Заманджан. По своему невежеству и неопытности мы с самого начала допустили ошибки — и немало…

— Как говорят, «битый будет осмотрительным». Мы еще окрепнем, мы найдем пути к свободе!

Эта надежда — и только она — давала им силу жить, и Заману, и Сопахуну…

Когда Сопахун вошел, Ходжанияз был одет и ждал его.

— Пришли? — коротко спросил он.

— Пришли. Сидят в приемной.

— Накажи джигитам: пусть никого не впускают. Сам от двери ни на шаг.

Ходжанияз вышел в приемную. Юнус и Турди вскочили на ноги, склонились в приветствии. Юнус поднес руки Ходжанияза к глазам, осведомился о здоровье и самочувствии.

— Садитесь! — произнес Ходжанияз, не выносивший излишней церемонности, и опустился на ватное одеяло. Юнус и Турди сели перед ним. — Слизь-скользь не разводите, говорите правду, зачем пришли, — хмуро сказал Ходжанияз.

— Мы не намерены, хаджи-ата, заниматься пустыми разговорами. Скажу прямо: мы представители Шэн Шицая.

— Знаю, что вы послы, вот и принял. Не тяните, говорите открыто.

— Шэн Шицай хочет заключить соглашение с вами, хаджи-ата.

— Хм… — Ходжанияз чуть подумал, ухватив, как обычно, кончик бороды. — А сдержит ли обещания нечестивый обманщик? — уставился он на Юнуса.

— На этот раз он пообещал подписать официальное соглашение при свидетелях.

— Что предлагает нечестивец? Или, как и прежде, дурачит пустыми посулами?

— Создать объединенное правительство на основе участия обеих сторон. Вам — пост заместителя председателя. Махмуту Мухиту — место командующего национальными войсками в Кашгаре, остальным — департаментские и окружные должности, смотря по положению…

— Только-то? Нет, я должен быть председателем. Не согласится — пусть пасет свиней этот нечестивец!

Юнус почуял склонность к соглашению, потому что его предложение не было отвергнуто сразу. Он проговорил:

— Я уйгур. И считаю: продавать интересы уйгуров — тяжелее смерти…

— Не трещи много, говори о деле, — перебил Ходжанияз.

— Хорошо. Вы решили воевать. Как вы справитесь с Шэн Шицаем, если не устояли против Ма Чжунина? Кто не знает, хаджи-ата, что солдаты ваши разбежались, а от республики остался пустой звук? Можно при таких обстоятельствах выстоять и против Ма Чжунина, и против Шэн Шицая? — Вопросы Юнуса были предельно откровенны.

— Хотан и Яркенд в моих руках, солдат соберу заново… — Ходжанияз проглотил конец фразы, будто сам не верил сказанному.

— Мы не преувеличим, если скажем, что войско Шамансура разбито наголову. Да еще известно, что хотанцы не намерены объединяться с вами. — Слова Юнуса звучали уверенно и решительно, словно сказанные самим Шэн Шицаем.

Ходжанияз ухватил жесткую свою бороду, прикусил ее кончик, задумался. «Шэн Шицай знает о моем тяжелом положении. Почему же он хочет соглашения со мной? Нет, здесь кроется какая-то тайна…» — сомневался он.

— Сейчас, хаджи-ата, лучше избежать напрасного кровопролития. Шэн Шицай весьма потворствует вам — и в большом, и в малом.

— Когда я встретился с Шэн Шицаем в селении Шуймогу возле Урумчи, тоже присутствовали беспристрастные свидетели со стороны. Тогда пройдоха обещал Южный Синьцзян. Теперь его обещания стали скупее.

— Но сейчас и обстановка не та, хаджи-ата. От возможности соглашения недалеко и до чаши сожаления, если отвергнете предложения Шэн Шицая. — Юнус начал овладевать ходом беседы. — Он обещает с сегодняшнего дня взять на себя расходы по содержанию подчиненных вам солдат.

— Подумаем, посоветуемся, — растерянно произнес Ходжанияз. Он уже столкнулся с трудностями — не хватало оружия, снаряжения, продовольствия.

— С кем вам советоваться? Время острое, что-нибудь изменится, не упускайте момента, хаджи-ата.

— Посоветуемся с Сабитом-дамоллой, с Махмутом…

— Лучше не вмешивайте в это дело Сабита-дамоллу. — Юнус придвинулся к Ходжаниязу и прошептал: — Вы, верно, не знаете, что Сабит-дамолла и Ма Чжунин ищут возможности сближения?

— Где услышал? — строго спросил Ходжанияз, повернув побледневшее лицо к Юнусу.

— Вот, бог свидетель, Турди-байвачча, он богатый купец, в политику не вмешивается, пусть сам скажет.

Турди не участвовал в беседе, а когда Юнус показал на него, со страху позабыл, что говорить.

— Я ведь правду сказал, Турди-байвачча? — обратился к нему Юнус.

— Сабит-дамолла дважды просил меня быть послом к Ма Чжунину. Я, Гази-ходжа, ссылался и на то, и на другое, не позволил ухватить себя за хвост, — ответил заранее подученный Турди.

— Пройдохи! Все пройдохи! На душе одно, на языке другое! Мям-мям… — Ходжанияз крепко ухватил бороду. Густые, сросшиеся брови вздыбились, глаза засверкали огнем. Турди испугался его дикого вида. «Правду говорили, что он придушил многих. Пришли послами, а уйдем побитыми…»

— Верить или не верить сынам человеческим, подсказывают обстоятельства, — Юнус будто посыпал солью рану Ходжанияза. Он начал сетовать на назиров республики, но Ходжанияз протянул руку:

— А вы двое… Вы, шлюхи, ищете выгод у двух хозяев. Нет вам веры. Если вы послы, почему не прислали с вами ни одного китайца?

— Откровениями аллаха клянемся — мы чистосердечные послы. Мы едва пробрались сюда тайком от Ма Чжунина. Ладно, не верьте нам, пусть прибудет китаец, — сказал Юнус.

— И мы хотим жить, хаджи-ата. Сами знаете, что я не жалел во имя ислама ни денег, ни продовольствия, — пролепетал Турди. И подумал: «Пропади он, пост назира финансов. На каждом шагу опасности, о боже!»