— Нет сил терпеть!

— Изгоним разбойников!

— Налоги мы платили, землей, водой поделились, — продолжал Пазыл, когда утихли голоса, — но ненасытные гоминьдановцы не довольствуются этим. Они попирают народ и хотят уничтожить нас до последнего. Мы начали священную войну. И пока не прогоним врагов, не освободим родину, наши руки не расстанутся с оружием!

— Клянемся!

— Не расстанемся с оружием!

Вперед выступил джигит-казах и, спросив разрешения у Ходжанияза, держа в руках островерхий тымак — шапку, — сказал:

— Наши предки были рабами. И мы рабы. А если будем и дальше терпеть, то и дети будут рабами…

— Молодец казах!

— Говори, казахский джигит!

Но Асылкан не сумел справиться с волнением и неожиданно замолк. Тогда заговорил прямо с лошади здоровенный монгол Бато:

— Я монгол. Раньше я ненавидел уйгуров, казахов… А ведь врагами нас сделали гоминьдановцы…

— Верно, верно!

— Семь лет я сидел в тюрьме, — продолжал Бато, — и понял, кто наши настоящие враги. И если мы, уйгурские, казахские, монгольские и… китайские труженики, объединимся, то победим угнетателей…

Голоса звенели до вечера — люди изливали свое горе, копившееся годами.

Ходжанияз, держа в руках знамя со звездой и полумесяцем, сказал:

— Пусть, это знамя будет порукой освобождения! — и, приложив полотнище к лицу, укрепил древко в земле.

Весь отряд прошел под развевающимся знаменем…

Ночью в особняке молодого дунганского генерала Ма Чжунина долго горел свет. Генерал беседовал с низкорослым большеголовым человеком, и беседа эта для обоих была сложной и запутанной. Очень молод был Ма Чжунин, ему не хватало жизненного опыта, однако природный острый ум, смелость и решительность давали Га-сылину — так уважительно называли юного генерала окружающие — возможность быть на равных с опытнейшим, хитроумным собеседником из страны, стремившейся выступать от имени всей Азии.

— Мы стараемся, — внушал большеголовый, — не причинять никакого вреда исламскому миру, Га-сылин.

— Это покажет будущее, — парировал Ма.

— Я предложил бы рассмотреть вопрос не узко, а в широком масштабе. — Большеголовый сделал упор на последние слова. — Наша общая борьба направлена против коммунистической чумы. И это, безусловно, имеет непосредственное отношение к религиозным убеждениям и частной собственности.

— А я хочу объединить подлинных мусульман, а дальше…

— А дальше сделать шаг к исламскому миру, не так ли? Большой шаг, благородная цель, ха-ха-ха! — Смех большеголового, кажется, обидел Га-сылина, ибо глаза его сверкнули. Большеголовый уловил эту вспышку гнева, так свойственную дунганам, и заговорил вкрадчиво: — Цель у нас одна, и поэтому мы легко можем понять ваши заветные мечты, Га-сылин.

— Не будем пока касаться этой стороны, господин Сато, — предложил юный командующий.

— Знаете, почему мы остановили свой выбор на вас?

— Разве я лошадь на базаре, чтобы выбирать меня?

— Ну-ну! — поднял руку большеголовый. — Давайте не менять русло нашей беседы. Мы остановили выбор на человеке, который способен стать лидером, вождем, господином!

— Слишком преувеличиваете, господин Сато, — заскромничал Ма Чжунин, но слово «вождь» нашло отзвук в его тщеславном сердце.

— Дунгане не оценили вас по достоинству, а мы знаем, кто вы. — Большеголовый раскурил сигарету и, выпустив дым из расплющенных ноздрей, добавил: — Нас привлекло то, что вы мусульманин, а также такие качества, как ум, отвага, бесстрашие…

— Я прошу не втягивать меня в политику. Я военный, и мне ближе оружие.

— Без политической подготовки нельзя быть современным командующим, — возразил большеголовый с притворной улыбкой. — Возвысив как политического и военного деятеля Востока, мы хотим противопоставить вас коммунизму.

— Мне нужно оружие, оружие! — чуть не закричал Ма. — Только увидев оружие, я пойду на налаживание отношений с вами.

Сато поднялся с места и, пройдя по комнате, сказал:

— Вы и в самом деле человек оружия. В этом отношении вы более требовательны, чем даже Сюаньтун[18].

— Я люблю дело.

— Мы тоже предпочитаем решительные действия. Итак, вы получите оружие, когда созреет благоприятная обстановка в Восточном Туркестане, договорились?

Большеголовый и Ма Чжунин пожали друг другу руки, будто ставя точку в конце беседы.

— С вашего позволения, Га-сылин, дадим отдохнуть друг другу.

Когда они разошлись по комнатам, молодой дунганин долго не мог уснуть, строя планы будущего похода на Восточный Туркестан. Слова Сато о том, что сейчас трудно и сложно удержать в руках Восточный Туркестан, не давали ему покоя. Он мыслил так: силой оружия овладеть Восточным Туркестаном, а затем в каждом округе поставить своих людей, себя объявить правителем «мусульманского султаната» и после четырех-, пятилетней военной подготовки выступить в поход за «объединение мусульманского мира»… Все это, безусловно, осуществимо при условии союза с сильнейшим в мире государством — Японией. «Но как же понимать этого японского дьявола? — думал Ма Чжунин, ворочаясь с боку на бок. — Если, по его словам, я не смогу управлять захваченной землей, зачем же тогда воевать и проливать кровь? Здесь что-то не то. Или он водит меня за нос, или не верит в мою силу… Но я буду управлять мусульманами так, что даже дух пророка Омара удивится…»

Японский лазутчик в соседней комнате тоже не спал — ждал, когда в доме все затихнет. Едва наступила тишина, он бесшумно подошел к двери, прислушался, потом, вернувшись к столу, достал из чемоданчика портативную рацию. Его сообщение в Токио касалось беседы с Ма Чжунином.

Утром Ма Чжунин не смог заниматься делами — от бессонной ночи болела голова. Выпив специально приготовленное лекарство с опиумом и выслушав сообщение о том, что известный ему вожатый караванов Моллахун из Восточного Туркестана просит принять его вместе с каким-то незнакомцем по очень важному делу, генерал лег спать.

С Моллахуном и его товарищем он встретился после обеда.

— Кто это? — спросил Ма Чжунин у Моллахуна после приветствий.

— Это мой спутник, Га-сылин.

— Торговец или, как ты, водит верблюжьи караваны?

— Нет, Га-сылин, он прибыл для встречи с вами.

— С вашего позволения, господин сылин, хотелось бы поговорить с вами конфиденциально, — сказал Пазыл — это был он, — вставая с места.

Ма Чжунин с удивлением посмотрел на Моллахуна.

— Честно говоря, Га-сылин, я здесь лишний человек. Мне можно и выйти. — Моллахун поднялся.

— Подожди, сиди. Может, не будешь лишним.

— Когда двое беседуют, третьему нечего делать, я лучше выйду, Га-сылин.

— Ну, тогда можешь попить чаю в приемной. Так что ты за человек? — спросил он у Пазыла.

— Все сказано в этом письме. — Пазыл протянул зашитое в лоскут письмо.

Ма Чжунин вспорол шов и, вытащив письмо, стая внимательно читать его. Лишь первое слово «бисмилла» было написано по-арабски, все остальное — китайскими иероглифами. Дважды пробежав текст глазами, Ма пристально посмотрел на Пазыла.

— Ты хорошо знаешь наш язык или нужен переводчик?

— Свое дело объяснить смогу.

— Хорошо. Когда возвращаетесь?

— Разумеется, после ответа господина Га-сылина.

Ма Чжунин по привычке быстро вскочил с места и начал ходить по комнате, держа руки за спиной.

— Где сейчас Ходжанияз? — спросил он, остановившись перед Пазылом.

— В Кумульских горах, — ответил Пазыл.

— Сколько у вас винтовок?

— Пока около пятисот, — приврал Пазыл.

— Очень мало. Как же вы хотите начинать дело? — сердито спросил Ма Чжунин.

— Вот потому и просим вас помочь, Га-сылин.

Генерал задумался. Ходжанияз в письме призывал объединиться и, выступив совместными силами против гоминьдановцев, освободить свои народы. Однако Ма Чжунин мечтал с помощью Японии завладеть Восточным Туркестаном. Для этого сейчас, разумеется, нужно объединяться, с Ходжаниязом, но на каких условиях — вот в чем вопрос. Кто за кем пойдет — он за Ходжаниязом или Ходжанияз за ним?