— Хао! Хорошо! — ответили они разом.
— Пазыл, возможно, приставлен к Ходжаниязу. Если это так, он для нас опасен.
— Разрешите, я его сейчас же…
— Прекрати! — покосился на брата Ма Чжунин. — Испортишь дело, подожди, еще придет время!
— Хао! — по-военному ответил Ма Чин.
— Готовьтесь в путь.
Возвратившись в свой лагерь перед наступлением темноты, Ходжанияз разрешил прибывшим с ним дунганским офицерам отдохнуть, а сам начал осматривать полученные от Ма Чжунина винтовки. Они оказались заржавленными, старыми. Знаменитый охотник, Ходжанияз знал толк в ружьях и не верил своим глазам: ведь только сегодня утром он видел у большинства дунган сверкающие, новенькие японские винтовки…
— Кажется, этот дунганин самый обыкновенный прохвост, — проговорил с горькой обидой Ходжанияз. — Здесь одни черные кочерыжки…
— Когда нет оружия, и за это спасибо, Ходжа-ака! — Пазыл стремился погасить гнев Ходжанияза.
— Из этих кочерыжек выстрели три раза, и ствол раздует… — горячился Ходжанияз.
— Все равно это лучше, чем ничего!
— А вдруг этот дунганин не тот, за кого мы его принимаем?..
Слова Ходжанияза усилили сомнения Пазыла: «И в самом деле, откуда у его солдат новенькие японские винтовки? Японцы дали?.. Тогда выходит, что мы приласкали змею!..»
Пазыл не высказал своих сомнений Ходжаниязу, боясь, что тот все перевернет вверх дном и воевать придется не с гоминьдановцами, а с Ма Чжунином.
— Давайте спать, Ходжа-ака. Бог справедлив. Если у этого дунганина душа темна, бог сам накажет его…
Прохладный горный ветерок взбодрил Пазыла. Он поднялся на вершину холма. Все спят, бодрствуют лишь дозорные. Кругом тишина. Изредка слышны фырканье пасущихся лошадей, далекий вой шакалов. Всю ночь размышлял Пазыл о Ма Чжунине и ничего так и не смог решить. Оставалось уповать на благоприятное будущее: «Дело сделано, поживем — увидим». Только сейчас вспомнил он о письме Замана, полученном накануне. Заман сообщал, что те кульджинские интеллигенты, которых Пазыл назвал ему как возможных единомышленников,
«кроме как о небесном рае ни о чем не мечтают. Я не знаю, на кого опереться и с кем работать. И тем не менее веду пропаганду по мере сил. Простой люд прислушивается к ней. Думаю начать действовать совместно с несколькими друзьями — близкими мне единомышленниками. Но было бы хорошо иметь рядом опытного, влиятельного человека, Посоветуйте…»
Письмо Замана развеяло надежды Пазыла на восстание в Кульдже, как ветер солому. И все-таки еще не все потеряно. Заман прав: надо стараться пробудить народ, его поддержка обеспечит победу. Вот доберется Лопян до Кульджи, будет лучше…
Долго сидел Пазыл на холме и не заметил, как затекли ноги. Он отчаянно захромал, когда встал, чтобы спуститься вниз.
— Что это ты вдруг калекой сделался, Пазыл?
Вздрогнув от неожиданно прозвучавшего вопроса, Пазыл остановился.
— А, это ты, Асылкан? Почему не спишь?
— Да не спится. Давай покурим.
— Давай. — Он протянул Асылкану кисет.
— Ты что-то недовольным вернулся из поездки, Пазыл…
— Откуда ты взял?..
— Разве я не вижу? Очень уж много стал задумываться. И шуток твоих не слыхать.
— Как тут не задумываться… Да ты и сам так ли уж спокоен?
— Говоря честно, — ответил казахский джигит, с малых лет выросший рядом с уйгурами, — с тех пор, как взял оружие, потерял покой.
— Что же тебя тревожит?
— Будет ли толк от нашего дела?
— А ты как считаешь?
— Сам у тебя хочу спросить!
— Приступив к какому-нибудь делу, надо верить в него. Раз начал — доведи до конца.
Асылкану хотелось расспросить о Ма Чжунине, однако он не решился.
— Мы объединились с Ма Чжунином. Но только запомни, Асылкан: в борьбе за освобождение основная тяжесть падет на нас!
— Вот как… — протянул Асылкан.
— Если мы сами — уйгуры, казахи, узбеки и все, кто живет здесь, — не нарушим своего единства, то любые преграды одолеем и победим. Наша сила — в сплочении. Среди казахских братьев ты почаще обращай на это внимание.
— Понимаю.
— А вы перевели мое воззвание на казахский и монгольский?
— Перевели. Переписали по сто штук.
— Отлично! Ты должен выехать завтра на рассвете. Отдыхай…
Глава десятая
1
Особая бригада Доу Цзигана должна была преградить дунганам путь в Синьцзян. Но Ма Чжунин опередил бригаду. Шэн Шицай получил за это сердитый выговор от Цзинь Шужэня. Он успокоил разгневанного чжуси лишь тем, что клятвенно обещал «блокировать и полностью разгромить разбойников».
Сразу же после начальственного разноса он составил три телеграммы:
«ДОУ ЦЗИГАНУ. УСКОРЬТЕ ПРОДВИЖЕНИЕ. ЧЕРЕЗ ТРИ ДНЯ ДОЛЖНЫ БЫТЬ КУМУЛЕ.
ШЭН ШИЦАЙ».
«ЛЮ ТАОЦЗИ. В ПОМОЩЬ ДОУ ЦЗИГАНУ НАПРАВИТЬ ИЗ ГУЧЕНА ДВА КАВАЛЕРИЙСКИХ ПОЛКА.
ШЭН ШИЦАЙ».
Третья телеграмма была адресована в Шанхай, на улицу Наньжинлу, 85, и предназначалась «барышне Чжу», той самой Чжу-шожа, что была на банкете Юнуса в Шанхае:
«В БАНКЕ ДАДУН ПОЛУЧИ ПЕРЕВЕДЕННЫЕ МНОЙ ДЕНЬГИ, ПОДБЕРИ СЕМЬ АКТРИС И ВЫЕЗЖАЙ СИНЬЦЗЯЙ. СРОК ВЫЕЗДА СООБЩИ.
ШЭН ШИЦАЙ».
Он нажал кнопку и приказал появившемуся адъютанту:
— Срочно отправь эти телеграммы.
— Есть, господин цаньмоучжан!
— Подожди! — остановил он адъютанта. — Ко мне домой на ужин пригласи двух влиятельных дунган — Ма Дасина и Чжао Голяна!
— Есть!
— Подожди, дурак, куда торопишься!
— Есть!
— Люди, что в этом списке, должны быть в приемной к четырем часам.
— Есть, господин цаньмоучжан!
— Теперь можешь идти.
— Есть! — адъютант, пятясь задом, вышел.
Как и все китайские чиновники, Шэн Шицай два часа послеполуденного времени отдавал сиесте — «государственному сну», по выражению китайцев. В углу кабинета за ширмой специально для этой цели была поставлена кровать. Улегшись на нее, он продолжал размышлять об отправленных телеграммах. «Ну, посмотрим, какой ты герой, Ма Чжунин… Посмотрим. Вот подброшу тебе нежную, как пух, „барышню Чжу“, в ее объятиях ты забудешь обо всем, и тут-то я тебя подкараулю…» — мечтал он, засыпая.
После «государственного сна» Шэн Шицай намочил в подогретой воде полотенце, выжал его и обтер лицо, голову, грудь, снова намочил, протер зубы, затем передал полотенце секретарю, тот снял с Шэн Шицая носки и растер ему ступни и места между пальцами, потом помог одеться. По окончании всех этих процедур Шэн Шицай прошел в соседнюю комнату, где ждал его заранее приготовленный обед.
Среди приглашенных к Шэн Шицаю на четыре часа были Мансур, бай Да Рози, Назар-кази, Турсун-баба, Кусаин-бай и Другие, считавшиеся в Урумчи авторитетными людьми. Тысяча тревог охватила их, пока ждали они в приемной выхода Шэн Шицая. Восстание разгоралось где-то за семьсот километров, в далеком Кумуле, но Урумчи охватило беспокойство. С заходом солнца стали закрывать крепостные ворота, по улицам с вечера расхаживали военные патрули, проверяя прохожих и обыскивая дома, где светился огонек. Каждый день десятки связанных людей вывозили в неизвестном направлении… Уйгурская знать, вызванная к грозному генералу, дрожала от страха, боясь за свои жизни, свои капиталы, моля бога лишь о том, чтобы уйти во здравии из этого сурового, как монастырь, учреждения.
— Как поживаете, земляки? — раздался голос внезапно появившегося Шэн Шицая.
Все с шумом вскочили с мест и, скрестив руки на груди, склонили головы в поклоне.
— Садитесь, садитесь! — Шэн Шицай опустился в кресло на возвышении и продолжал: — Я не смог своевременно встретиться с вами, за это прошу прощения!
Такое любезное начало приема вызвало у баев облегченный вздох. Тем временем люди Шэн Шицая уже разносили чай.
