В штабе дивизии Замана ждал Сопахун.

— Идемте! — Еле успев поздороваться, он увлек приятеля в пустую комнату. — Значит, уезжаете в Кульджу? — Сопахун глядел в сторону, будто говорил кому-то третьему.

— Да. Что мне теперь здесь делать?

— А в Кульдже что?

— Поработаю в просвещении и культуре. К тому же мать, брат с сестренкой сколько лет горе мыкают…

— Нет, Заманджан, я чувствую в вас какое-то недовольство… — Сопахун вгляделся в глаза Замана.

— Мне досадно, что мы, восстав против гоминьдановских властителей, в конечном счете снова объединились с ними. Мы забыли завет предков: «Свой теленок лучше общего быка».

— Если бы мы не согласились на «общее», потеряли бы и «теленка».

— Опять надежды на случайное счастье, дорогой Сопахун, — укоризненно улыбнулся Заман.

— Шэн Шицай признал народную свободу и равноправие национальностей. Разве плохо будет, если объявленные «шесть принципов» станут точно выполняться?..

— Вывесив баранью голову, торговать собачьим мясом. Кто сможет поручиться, что Шэн Шицай, обещающий сегодня равенство и демократию, не сменит завтра маску и не превратит нашу родину в край насилия? — спросил Заман.

От имени новой власти дубань провозгласил «шесть великих принципов»: антиимпериализм, равноправие национальностей, обновление Синьцзяна, развитие культуры и просвещения, ликвидацию взяточничества, дружбу с Советским Союзом. Эта политическая декларация отвечала народным чаяниям, но она пока что была лишь фразой, листком бумаги. Испокон века китайские чиновники обманывали народ Восточного Туркестана сладкими обещаниями, и теперь люди, умеющие отличить черное от белого, хотели бы, но не могли поверить в искренность шэншицаевских посулов. Эти люди забеспокоились, когда коварный Шэн Шицай, упрочив свою власть, отступился от обещанного, И Заман был в числе тех, кто сомневался в Шэн Шицае и его приспешниках, однако материальная и моральная поддержка, которую начало оказывать народам Синьцзяна Советское государство, помощь его советников-специалистов рассеивали беспокойные подозрения. Первые ощутимые плоды развития торговых и культурных отношений с Советским Союзом, клятвенные заверения дубаня в вечной дружбе с СССР позволяли с надеждой глядеть в будущее.

— Только и обнадеживает нас, — произнес Заман после затянувшихся размышлений, — так это забота Советского Союза.

— Если Шэн Шицай, этот пройдоха, не станет выполнять обещаний, мы тоже не будем сидеть сложа руки. Мы научились держать оружие! — в тон Заману произнес Сопахун.

— Вот это правильно сказано! Другими словами, борьба продолжается…

Когда, покинув Кашгар, приблизились к Чокан-яру, Заман попросил шофера остановить машину. Он выпрыгнул из кузова, поднялся на низенький холм, огляделся. Совсем недавно была здесь кровавая схватка, а уже ничто, кроме извилистых окопов, не напоминало о ней. Но для Замана это щедро политое горячей уйгурской кровью, проклятое место выглядело по-прежнему мрачно. Словно отгоняя наваждение, он вглядывался в далекую даль, в недосягаемый для глаз бескрайний Алтышар — Шестиградье. Душу терзали не находившие ответа путаные, неотвязные, противоречивые думы — его преследовали тайны годов: «Почему мы разбиты? Или бессильны и хилы от века? Почему наш шестимиллионный народ пал перед горсткой чужеземных грабителей? Нет. И сил у нас в достатке, и мощь есть, но не смогли мы их подготовить и собрать воедино…»

Постоянно точили Замана эти странные, глубокие тайны, тайны годов, они требовали разрешения.

«Как не повторять ошибок прошлого?» — думал он.

Как?..