Пришли Ма Шимин, Ма Хусян, Бэйда, Ма Чжинсян. Четыре «чахарских утеса» не думали о печальном повороте в своих судьбах. Они сочувствовали Га-сылину, которого сами вырастили, сами возвысили до главнокомандующего, и сейчас, в самый тяжелый момент, они не отвернулись от него. Они стояли, готовые без колебаний тут же выполнить все, что скажет Га-сылин.

— Что будем делать, братья? — голос командующего был по-обычному спокоен.

— Заявляем о готовности исполнить ваши пожелания, — проявил уважение Ма Шимин.

— Нет, говорите вы, я так хочу.

— Будем драться до последнего! — задиристо предложил Ма Хусян.

— Лучше действовать сообразно обстоятельствам. Война не избавит нас от гибели, кроме того, народу…

— У тебя до самой могилы, наверное, слово «народ» не сойдет с языка! — фыркнул на Бэйда Ма Хусян.

— Именно так, — дал отпор Бэйда. — Мы не получили поддержки народа и вот до чего дошли.

— Бэйда прав, — произнес Ма Чжунин. — Мы ошиблись, когда с самого начала не прислушались к пожеланиям здешнего народа, и теперь остались в одиночестве, — сказал он тоном человека, жалеющего, что слишком поздно осознал допущенную ошибку.

— Вывод Га-сылина справедлив. Мы не отличали врагов от друзей. Поэтому…

Ма Хусян опять перебил:

— Что нам делать теперь?

— В нынешнем положении продолжать войну значит совершить глупость, — резко бросил Га-сылин.

— Иными словами, соглашаемся с условиями Шэн Шицая, уважаемый Га-сылин? — нервно спросил Ма Хусян. Он набил табаком китайскую трубочку, раскурил ее, заполнив комнату удушливым дымом.

— Сдаваться не будем! — твердо сказал Га-сылин. Он внимательно оглядел каждого из соратников. — Мое решение: прославленную тридцать шестую дивизию сохранить, командиру дивизии Ма Хусяну взять Хотан, Я выезжаю за границу искать помощи…

Военачальники, словно не поверив своим ушам, переглянулись. Но никто не осудил и не одобрил решения Ма Чжунина. В комнате воцарилась тишина, какая бывает, когда люди покоряются судьбе.

— Это мое последнее решение! — Ма Чжунин как бы подводил итог собственной жизни и деятельности…

Невзрачный по природе Бугра усох еще больше, сделался совсем маленьким. Трагическая гибель младшего брата Шамансура, падение республики, переход Ходжанияза к Шэн Шицаю и, наконец, начавшееся продвижение дивизии Ма Хусяна к Хотану развеяли в прах излюбленные мечты Бугры. «Падем и в этот раз — когда-то встанем? — печалился он. — Ма Хусян идет ка Хотан, устоим ли? А очень скоро Шэн Шицай, несомненно, выгонит Ма Хусяна. В какую силу мы, в сущности, верили? Чему — могуществу аллаха или соблазнам иностранцев?»

Будто невидимая сила подняла его, он вскочил и принялся разыскивать что-то среди книг на полке. Книги теперь валялись в беспорядке, а Бугра продолжал ворошить их, ища ответа на вопросы.

— Вот, вот они, доказательства того, кто такие уйгуры! — закричал Бугра, отобрав несколько книг по истории. Это были «Всеобщая история», «Записки по уйгуро-тюркской истории», «Записки Бабура», «Китайская история», «Тамерлан», «Мустафадел ахбар», «Талифекел ахбар». Он раскрыл «Тарихи Рашиди» мирзы Мухаммед-Хайдера. — Это ли не доказательство? Оставим древние времена — всего четыре с половиной века назад образовался Восточнотуркестанский султанат, наши предки основали государство Саидия, почему же мы не можем добиться самостоятельности?..

Нияз-алам и вошедшие с ним четыре человека были поражены видом Бугры.

— Кто-то огорчил вас, ваше сиятельство? Мы зайдем потом. — Нияз-алам приготовился уйти.

— Никто, кроме самого себя, меня не обидел, господа. — Бугра жестом пригласил гостей в соседнюю комнату. — Садитесь.

— Что будем делать? — спросил Нияз-алам.

— А как думаете вы?

— Проливать кровь бессмысленно. Если бы договориться с Ма Хусяном.

— Договориться? — задумался Бугра. Он сам пришел к такому же выводу несколько дней назад, но нервное расстройство и тяжелые беспорядочные размышления не позволили прийти к окончательному решению.

— Нам выгоднее договориться, — повторил Нияз-алам.

Так же думали и вошедшие с ним.

— Договоримся или нет — в любом случае Ма Хусян овладеет Хотаном. А потом станет хозяйничать Шэн Шицай, — скорбно сказал Бугра. — Самое подходящее — сдать Хотан по доброй воле.

— Значит, сами отрекаемся от власти?

— Да, — вздохнул Бугра. — Верх взял Шэн Шицай. А условия для него создали мы.

— Наузямбилла! — горестно вздохнули деятели хотанского правительства в ответ на жестокие, но соответствующие реальной правде выводы Бугры. Они поняли, что все уходит из их рук, никакие попытки не помогут нм сохранить власть. Однако, уповая на аллаха, они ожидали еще какой-то призрачной помощи.

Недолго тянулось последнее совещание «узкого круга» правителей «хотанского исламиата». Как дунгане покорились намерениям Ма Чжунина, так и хотанцы в один голос поддержали предложение Бугры:

Просуществовавшее год с лишним «хотанское падишахство» с этого дня прекратилось…

Как в детской игре «Войдешь — выскочу», одни войска входили в Кашгар, другие оставляли его. В тот день, когда мачжуниновцы бежали из города, туда вступили дивизия шэншицаевских войск со своим командиром и уйгурские отряды под командованием Махмута.

Ходжанияза на специальном самолете увезли в Урумчи. Кашгарцам надоели частые, как непостоянная погода, перемены власти, последние события они приняли с безразличием, по поговорке: «Кого брат возьмет, та и невестка твоя». Три года грабежей и разбоев, убийств и лишений не успокоили людские души. Жители отчасти были рады тому, что в Кашгар вошли национальные отряды Махмута, однако присутствие в кашгарском Новом городе китайских солдат ощущалось так, будто рядом с овцой привязали волка. И все-таки время военного смятения миновало, начиналась «новая эпоха», и, чтобы громогласно возвестить о ней, была задумана грандиозная церемония на площади Хейтка.

Оповестили даже отдаленные селения, и народ стал стекаться на площадь. Перед глазами людей возвышалась наподобие шапки сцена, обшитая пестро-зеленоватым полотном, на передней ее стенке лозунги по-уйгурски и по-китайски: «Торжественное собрание кашгарского народа», «Да здравствует единение народов Синьцзяна!» В центре красовался огромный портрет Сунь Ятсена. По бокам трибуны установили государственные флаги, внизу разместились музыканты в военной форме.

— Кто это нарисован, смотрит как живой?

— Наверное, новый падишах!

— Нет, это тот самый Сунь Ятсен, которого прозвали отцом государства!

— Эх, сколько полотна ушло!

— Проповедь читать будут или какая бумага есть?

— Вон власти на сцену вышли!

— Посмотрите — музыканты, наверное, играть будут!

— Можно и без игры, дали бы жить.

Так толковал народ на площади.

Тем временем специальный представитель Шэн Шицая генерал Гун, Махмут, должностные лица и почтенные люди заняли места на сцене. К трибуне вышел китаец с переводчиком.

— Внимание! — крикнул он, и поставленные следить за порядком призвали народ стоять тихо. — Торжественное собрание народа объявляю открытым!

Духовой оркестр заиграл государственный гимн, и на высокую гладкую жердь посреди площади подняли флаг.

Должностные лица во главе с Гуном стояли, вытянувшись в струнку, пока не прекратился гимн.

— Будет говорить Гун-сылин! — объявил председатель собрания.

Гун, одетый просто, вышел к трибуне и по-военному; отдал народу честь. Он принадлежал к демократическому течению среди сторонников Шэн Шицая и считался народолюбцем. Прежде чем начать говорить, Гун сочувственно оглядел плохо одетых, с землистыми лицами людей, испытавших тяжкие притеснения.