Фантазия соль мажор Интермеццо Что за диво: в угоду прихоти локомотива холмы и утесы, торчавшие криво и косо, послушно легли под рельсы в ожидании рейса плывущего по насыпи паровоза. В поэзию гор втесалась гладкая проза мостов и туннелей. В эпоху параллелей и плавной спирали долой вертикали! Да здравствуют горизонтали! Уклон не должен превышать ноль, ноль ноль пять! Во имя грядущего скоростного века плевать на не едущего, а идущего человека! Инженерский кураж нарушил пейзаж. Впрочем, я не гожусь в арбитры, ибо на всякие там мольберты и палитры мне наплевать с высокой башни. И все-таки: где он, пейзаж вчерашний? Черт побери! Странная штука: чем новее техника, тем свирепей скука. Выходит, инженерское честолюбие, поскольку оно острозубее, обходится дороже тщеславия горе-поэта. Или не вправе я обнародовать это? Ноктюрн №3 фа мажор
По милости, по приговору ночи мой дух почил в покое, в мире, в бозе. Не просит ничего он и не хочет, дивясь и сам такой метаморфозе. По милости, по приговору ночи, надевшей непроглядные одежды, уже не разрывает душу в клочья орел надежды. И, повинуясь прихоти инерций, закону притяженья одиночеств, среди веков и звезд блуждает сердце по бездне ночи. В холодной мгле, как в раскаленной лаве, расплавилось тщедушное тщеславье, но сердце, слава богу, все же радо тому, что ничего ему не надо. Послушный лишь капризам бури, в бозе почил мой дух… И это было, словно мои стихи (и даже те, что — в прозе) истреблены на плахе поголовно. Прощай, тропа карабканья, и срывов, и сопереживаний, и участья, прощай, пора порывов и приливов, ведущих или в бездну, или к счастью. Усну-ка в бозе. В склеп, ослепнув, слягу. Ведь над почившим никогда не каплет. Я — сам себе наливший яду Яго. Я — сам себя загнавший в угол Гамлет. Токката. Смуглая ночь Смуглянка, повтори, что говорила. Открой глаза — ведь я же ночь, смуглянка. Смуглянка, спи: взошло мое светило. Смуглянка, дай вдохнуть мне дым напева твоей тоски. Люблю тебя. Иначе ты стала бы моей невестой, Дева! Спой снова мне. Напева нет чудесней. Ведь я тебе не верю. Если б верил, напев волшебный стал бы просто песней. Даруй, смуглянка, мне сухое пламя влюбленных губ. Когда бы не любила, ты б целовала влажными устами. Смуглянка, поделись своею болью. Я ухожу: ведь я в тебя влюбился — иначе я остался бы с тобою. Смуглянка, спой мне снова… Нет причины, чтоб ты молчала. Я ведь Гаутама. [75]Харун Рашид [76] я. Значит, мы едины. О Шахразада тьмы, с тобой горюем мы оба… Спой же, Дуньязада мрака, оледенив уста мне поцелуем. Целуй меня, смуглянка. Почему бы тебе не спеть еще? Проснись! Я — полночь. Но нет, я — день. Так подари мне губы. Открой глаза, чтоб ночь узреть воочью. Ведь ты меня не любишь. Если ж любишь, открой глаза, чтоб восхититься… ночью! Танцуй, смуглянка! Я в твоем капкане. Танцуй же, извиваясь под покровом семи слоев твоей воздушной ткани. Танцуй, смуглянка! Обнаженной буду тебя я видеть, если ты — чужая. Но если ты моя — танцуй нагая. Я — Гаутама. Я — великий Будда. Сонатина соль минор для флейты и фортепьяно Игрец на флейте и свирели, переживая безразличность немой полночной акварели, презрев окольность, околичность, изверг на тишину бесплодья дешевый шелк своих мелодий: его мелодия мерцала, как будто лунное зерцало, и ноты влажно трепетали, как будто блики на металле, но соловей, слепой и гордый, молчал за недоступной гранью и соловьиного гортанью не брал кристальные аккорды. Тогда презрел хозяин флейты кичливость соловья и вредность, и ледяную бездну Леты, и полночи индифферентность, и он безмолвие свирелью пронзил до самой сердцевины, где под оливкового трелью напев таился соловьиный. Его мелодия мерцала, как будто лунное зерцало, ноты влажно трепетали, как блики света на металле, и соловей, слепой и гордый, вдруг взял хрустальные аккорды. Игрец на флейте и свирели на время отобрал у ночи спиралью свернутые трели и обморочность одиночеств и этой певчей тишиною вдруг в область ветра, молний, странствий проник, сроднившись с вышиною и растворяя боль в пространстве. И боль кристаллами аккорда сверкнула в недрах клавикорда. Игрец на флейте и свирели, заметив, что.прозрачней стало дно полуночного кристалла, что побледнели акварели кромешной темноты заветной там, где пробился луч рассветный, вернул индифферентной ночи и обморочность одиночеств, и взятые взаймы аккорды, которые звучали гордо, рискуя спорить с тишиною, пока была ему женою глухая ночь, во тьме которой его мелодия мерцала, как будто лунное зерцало, и ноты влажно трепетали, как будто блики на металле… Вернул мелодию молчанью. Пришла заря, пора рычанья, и блеяния, и мычанья. вернуться Гаутама — в буддийской мифологии — имя одного из Будд. вернуться Харун Рашид — персонаж сказок "Тысяча и одна ночь". |
