Сумеречная баллада, в которой звучат вечерние колокола I Плывет вечерний звон издалека, и в сердце — хмель таинственной тревоги. Анестезирующая тоска — печаль пути с тоскою по дороге! Как тень крыла вечерние колокола, вечерний перезвон печали. Былая радость — ну и пусть тебя отменит эта грусть, которую не звали… Шуршит зловещее крыло, все ближе роковые крылья: то всхлипы меди приоткрыли безлунья черное стекло. Летит мохнатый нетопырь, топорща голоса безлунья. Кто вскрикнул — птица ли? Колдунья? Кто ухнул — филин ли? Упырь? На небе, как на дне реки, — серебряные светляки: светясь астральными сосцами, мерцают звезды бубенцами… Грузнеет влажный окоем, дымясь густеющим туманом, и солнце, сломанным крылом прижав к своим кровавым ранам густую вату облаков, за горный кряж уходит круто… Зато закат, взгляни, каков! Но слишком коротка минута, когда беззвучный фейерверк закатных красок расцветает. Мгновенье — и палитра тает. Еще лишь вздох — и свет померк. И ночь — как будто черный взмах над плачем дальней колокольни… Ушел закат тропой окольной, неся отчаянье в очах. II Вечерний звон издалека, а в сердце — хмель тревоги. Анестезирующая тоска по ускользающей дороге. И лишь одна не меркнет боль. Мне не уйти от этой муки. Я разлучен, любовь, с тобой. Любовь! С тобою я в разлуке… III Плывет вечерний звон издалека, и в сердце — хмель грядущего безмолвья… И бродят привиденья звуков — прозрачные цветы, призрачные стрекозы - иллюзорные всплески фантазий, тонкие стебли мелодий, которые вскоре поникнут под гирей глухой тишины, — роятся призраки иллюзий над трагическим морем мрака, в котором плывет утлый челнок — грешное мое тело. Черный час печали замуровывает меня в себе. Черное чрево печали, в котором захлебнулся, задохнулся слабенький голос моего духа! Шуршит зловещее крыло, все ближе роковые крылья: колокола! Вы приоткрыли безлунья черное стекло. Летит мохнатый нетопырь, топорща голоса безлунья… Кто вскрикнул? Птица ли? Колдунья? Кто ухнул? Филин ли? Упырь? На небе, как на дне реки, — серебряные светляки: светясь астральными сосцами, мерцают звезды бубенцами! IV Вечерний звон издалека — как будто приоткрыла дверцу колоколов плакучих медь в печаль и в смерть… Да будет смерть, как тень, легка, и, как вино, любезна сердцу! Баллада о диком декабре Декабрь, авгуров месяц тьмы. Декабрь, не небо — а клобук. Декабрь, не месяц, а — дикарь. Декабрь зимы, как перестук костей, грохочущих окрест. Декабрь, зловещий, словно крест. Декабрь, распявший на кресте былые радости мои… Вот, наподобие змеи, ползет из недр твоих тоска, и подступает к горлу скорбь. Ну что ж, декабрь, скрути и сгорбь Добро, как суть твоя велит, а Злу улучши аппетит. Декабрь, авгуров месяц тьмы. Сначала вдруг увидим мы, как серый призрак просквозит на горизонте… А за ним — другие… Словно злой магнит притянет этот серый дым. Декабрь! Кровавая звезда тобою правит, месяц мглы. В смирительной рубахе льда, на плахе выстывшей золы безжалостно загубишь ты мои забытые надежды, мои бродячие мечты! Декабрь! Не месяц, а дикарь! Декабрь! Свистят уже твои слепые стрелы — все свирепей, все гуще и неугомонней… Моих любовей соловьи, и лебеди моих гармоний, и попугаи празднословья на камни падают и кровью исходят… Кровь же — как янтарь… Декабрь, не месяц, а дикарь! Декабрь… Не небо, а клобук. Разгар зимы и перестук костей, грохочущих окрест. Декабрь, зловещий, словно крест! Душа не дышит. Дух ослеп. О склеп сырого декабря, где погребальным звоном медь поет о том, что все моря — мои моря! — моя же Смерть. Где логово твоей тоски, состарившей меня вдвойне, в тиски зажавшей мне виски и иссушившей песню мне? Алхимия какого мавра расплавит в сердце этот лед и слов каких абракадабра, декабрь, обрушит твой оплот? Душа не дышит. Дух ослеп. О склеп сырого декабря, где погребальным звоном медь поет о том, что все моря — мои моря! — моя же Смерть |
