Сонатина в тональности ля бемоль Он пел, но никто на свете не внял его песнопенью. Сплетались певчие нити, с полночной сливаясь тенью: и нити звенящей бронзы, тоски его смертной нити, и нити поющей крови, и нити его наитья, и шелковые волокна смятенных его мечтаний, свивавшиеся в аккорды в органной его гортани. Под рыжими волосами работали струны мозга, а полночь смыкала створки своей тишины промозглой, а полночь угрюмой лапой, причудливой, как лекало, его воспаленный череп голубила и ласкала. Но никто не слышал его небывалой песни. В ней не было ни надрыва, ни проповеди, ни спеси, — лишь истинное звучанье, чистейшее, как молчанье. Звучанье влюбленной гуслы? [62]Гитара в руках цыгана? Пастушья свирель? Дыханье восторженного органа? Не магия ли оркестра, где каждый мотив на месте и слышен тебе отдельно и все же со всеми вместе? Напев его был подобен музыке запредельной или речитативу судороги смертельной. Так пыточная пылает болью во тьме кромешной. «Любимое — убиваем» [63], — промолвил нам Голос Грешный. Но никто на свете не внял его песнопенью. Не вняли ни лес, ни полночь глухому его хрипенью. Да разве могли деревья услышать его и слушать? У них ведь, как у двуногих, корой зарастают уши. Он мог бы пронять их криком, как делает племя певчих, он мог бы визгливой нотой дробиться к ним и допечь их, но он ведь поет так тихо и даже порою — молча, неправильно, непривычно, чудно и неправомочно, услышат ли в небе звезды, безжалостно полночь жаля, как черная мгла рыдает во чреве его рояля? услышит ли ночь, ломаясь по трещинам мощных молний, сквозь грохот, и хруст, и скрежет звучанье его бемолей? Услышит ли, лунатичной и пьяной луной облитый, лоснящийся лес напевы кромешной его молитвы? Услышишь ли ты, чьи очи темны, как полночный ветер? Ни полночь, ни лес, ни травы, ни ты — и никто на свете! Но себя не слышал и сам себе не ответил. Сонатина ре минор
Замедленно сеется дождь по низине. На летнюю сельву дождь сеется зимний. Льняная завеса вдоль мокрой долины. Медлительный ливень, протяжный и длинный. Растрепан тростник водянистой трепальней, растрепаны листья взлохмаченной пальмы, и в горле у речек — разбухшие комли. Рыдают о чем ли, тоскуют о ком ли, дымясь над землею, туманы печали? Чьи пальцы нажали на нервы рояля? На мягкие клавиши вкрадчивой грусти? Адажио ленто дождем в захолустье скользнуло, как лента, на листья и гравий, — адажио ленто, соната бог весть из чьего реквизита, в ключе си бемоль, ну, а кто композитор? Чьи пальцы нажали на нервы рояля? Адажио ленто, как память печали, налево — дожди и туманы — направо. Адажио ленто, адажио граве! Замедленно сеется дождь по низине. На жаркую зелень дождь сеется зимний, на заросли вереска, на луговину… Труба водостока хрипит горловиной, и стонет стекло от его перестука, и скука скулит, как побитая сука- Льняная завеса вдоль мокрой долины. Медлительный ливень, протяжный и длинный. Корявые корни У паводка в горле. Сотлели мечты, и желанья прогоркли. И ржавчиной рыжей проникнула влага в железо амбиций и в бицепс зигзага. Соната бог весть из чьего реквизита; в ключе си бемоль, ну, а кто композитор? Чьи пальцы нажали на нервы рояля? Мелодия ливня, подобная дыму, твердит, что я снова увижусь с любимой. Чьи пальцы нажали на нервы печали? Льняная завеса вдоль мокрой долины. Медлительный ливень, протяжный и длинный. вернуться Гусла (гусле) — смычковый одно- и двухструнный музыкальный инструмент в форме гитары. вернуться Здесь содержится реминисценция строки из поэмы О. Уайльда «Баллада Редингской тюрьмы». вернуться Нон танто — не слишком; пью граве — более торжественно (ит.). |
