Танцевальная сюита Фрагменты Танец для раскачки Старинная рапсодия I Медлительность линий ленивого ливня. Грузны и мохнаты рулады прохлады, туманной, как взгляд умиленной миледи… Ленивые ливни, как будто медведи, танцуя на льду, полземли раскачали… Медлительность линий ленивого ливня и поступь моей одичалой печали! II Медлительность линий ленивого ливня: прильнули льняные дождливые косы к земле — не иначе, как, русоволосы, монахини, плача о том, что невинны, о том, что мужчины их девственность не осквернили в алькове, пролили слезу над моею любовью, над грустью моей, над моею печалью. Крученые струи дождя зазвучали, ударив по клавишам окон в тоске о вереске и о ветле на песке, в очах у меня поселяя крамолью кручину, чреватую глупою болью. Медлительность линий лоснящихся ливней, сереющей пампы сырая дыра… Струящийся проливень проклятых линий по мокрой спине отсыревшей пустыни проходится Плетью и Зла и Добра! III Медлительных ливней ленивые туши! Лирические души! Грустные очи, в которых блуждает радуга бреда! Тоскливые струи — как тусклые спицы скрипучей кареты… Пророки дождя, проливные аскеты! Трепещущий призрак дождя фиолетов! Грустные души поэтов! Грузные думы ливневых градин, — над виноградниками, беспощаден, рок, торжествуя, руку простер… Движется в небе туча косая, — гаснет свеча, на ветру угасая, и задохнулся дымом костер… Серые ливни, тучи, как туши… Брызнули тушью серые души, тушит все свечи ливневый душ… Бликами света в газовой лампе тени надежды бродят по пампе… Траурней марша праздничный туш… Будят презренье мое и безмолвье… В стылой пустыне ищут зимовье… Песня немая оглохшего ливня, песня навечно разверзшихся хлябей— Плач обнаженных нежностью линий, слезы галактик в микромасштабе, желчь, и усталость, и наводненье дней, погруженных в уединенье, дней беспросветных, словно удушье… Медленных ливней грузные туши! IV Дожди, дожди… Не жди зимы — дождись дождей. Лей, Водолей, дождей псалмы в псалтырь дождей, — сырей, серей… И дождь дудит в свою дуду, танцуя, как медведь на льду. Циркач танцует на жерди… Не жди добра, добра не жди… Дожди, дожди, дожди, дожди... Дожди снаружи и в груди! Танец паяца
Наклонная мелодия I Песня полдня, пьяного синью и солнцем! Песня красочного, праздничного полдня! А я одинок, одинок и сер. (Свернувшись в бродячей скорлупе своего безумства, слушаю далекого соловья, который плачет у меня в сердце.) II Песня полдня, пьяного светом и цветом! Песня полдня, наступившего ногой мне на сердце, осквернившего скорбь тяжкого креста моего — креста любви, живой и далекой! III Песня глупого полдня, неуместно твое веселье! И радость твоя, в чреве которой распускается грузный цветок грусти моей и гнева! Абсурдный цветок странной моей печали — идеализированной лунными лучами и лучами любви, оттенившими мою слабость, любви моей Возлюбленной! IV Песня фарисейско-филистерского полдня, песня бюргерского полудня, мотив Три-Виали на слова Шабло-Банали. Ирония, ирония, взъерошенный Орфей! Или ты не видишь? День синь, и спел, и солнечен, и сочен! А я одинок, один, и наг, и сир, и сер. Литургический танец Двухголосая фуга I Мой дух не поднебесен, он каменист и сух. Я глубь глазами песен ощупываю вслух. Пускай осветит в песне маяк мои моря — не зря плыла по бездне ты, молодость моя! II Мой дух не поднебесен, скорей он — бездны дух. Я глубь глазами песен ощупываю вслух. Когда ж судьбы кривая над бездной проскользнет, я, к пропасти взывая, вернусь в нее, как лот, и, не боясь увечья, с души сдирая ржу, оскал противоречья в улыбке обнажу. III Вдруг приоткрылась дверца возвышенной любви… Во мне дремало сердце и пели соловьи о четких формах формул на грифельной доске, о фее хлороформа и фосфорной тоске… Дремало, но, в экстазе рождающихся в нем фантомов и фантазий, охвачено огнем оно холодным было… И, алгеброй томим, считал я холод пыла всеобщим и своим… IV Так, юность открывая, вдруг смолкли соловьи… Вези меня, кривая извилистой любви. V Во мне дремало сердце в объятиях любви, но вдруг открылась дверца в запекшейся крови: по ходу теоремы пришла пора посметь поверить в то, что все мы свою обрящем смерть. Любовь, казалось, малость могла бы быть умней. А смерть мне улыбалась улыбкою моей. Мудреем, по поверью, от боли мы, заметь… Но за какою дверью меня обнимет смерть? VI О юность! В круговерти любви, добра и зла меня кривая смерти надежно обвила! VII Дух мой, ясновидец (впрочем, нулевой), смейся, славный витязь, словно сам не свой. Смейся в гулкой песне дьявольской волны и не чувствуй в бездне за собой вины. Даже став скандальней, не сумеешь ты стать парадоксальней жизненной тщеты. Да не склонят выи принципы твои: вывезут кривые смерти и любви! |
