А жизнь со всеми ее трудностями и невзгодами была прекрасна — как вот это июньское утро.

В кофейне Абу Заккура было, как всегда, людно — не сразу найдешь свободное место. Хозяин кофейни, краснощекий великан с пышными, закрученными кверху усами, стоял за перегородкой. Пощипывая усы, он время от времени косил взгляд в сторону двери, явно кого-то поджидая.

В дальнем углу на своем обычном месте сидел со скучающим видом всеми забытый и заброшенный Абу Хамид. Его группа давно распалась. Никто больше не спрашивал у него о последних новостях. После того как Германия капитулировала, он стал мишенью для насмешек.

— Абу Хамид, а как поживает твой Юнис? — подтрунивали над ним знакомые. — Как же это ты его не раскусил? Распинался по радио, прославлял великую Германию, а сам, оказывается, работал на англичан! Вот тебе и Юнис!

Абу Хамид, после того как его совсем извели подобными шутками в кофейне Ибн Амина, перебрался из квартала Шейх Захир в квартал Шахэддин, в кофейню Абу Заккура. Теперь он уже не бегал делиться новостями, а большую часть времени проводил в своей кузнице на рынке, которую совсем было забросил из-за этого проклятого Юниса.

Под навесом за столиком в кругу наиболее солидных и почтенных посетителей сидел Исмаил Куса, который, как всегда, рассуждал о политике и, как всегда, защищал правительство. Остальные же внимательно слушали его. Исмаил Куса был здесь как бы представителем и защитником правящего блока, к которому многие имели свои претензии. Поэтому ему приходилось отбиваться от разных нападок на блок, разъяснять его политику, отвечать на вопросы, зачастую довольно каверзные. Исмаил ссылался на всякие трудности, на особые условия, на объективные обстоятельства, на соображения высшей политики и уверял, что Франция обязательно выведет свои войска. Но на вопрос, когда же это произойдет, он не мог дать вразумительного ответа и только беспомощно разводил руками.

А народ — не только в Латакии, но и во всей Сирии — именно этот вопрос больше всего волновал и тревожил. В Дамаске и во многих других городах страны вспыхивали забастовки, проходили бурные демонстрации, закрывались школы, устраивались митинги. Несмотря ни на какие преграды и препоны, вести об этом докатывались до самых глухих уголков страны. Люди обсуждали их, говорили о них, спорили. Атмосфера в стране все более накалялась. Тучи сгущались, предвещая бурю.

Люди, имевшие различные, подчас диаметрально противоположные взгляды, убеждения, забывали о своих старых распрях, когда речь заходила о главном — об опасности, угрожавшей независимости страны. Призывы, исходившие из Дамаска, встречали отклик и в Халебе, и в Хомсе, и в Хаме, и в Сувейде, и в Латакии. Люди, принадлежавшие разным религиозным общинам, в час опасности сплачивались, объединялись. Как ни старались враги разобщить народ, рассорить поднявшихся на борьбу людей, ничего у них не получалось, и даже самые искусные их интриги никого не могли обмануть.

В Латакии по-прежнему враждовали между собой различные кварталы, ссорились соседи, шла жестокая конкурентная борьба между дельцами; учитель Кямиль с жаром отстаивал свои взгляды, которые другие считали крамолой; рабочие боролись с предпринимателями, феллахи — с помещиками; но это не мешало представителям этих самых различных групп собираться вместе, чтобы обсуждать вопросы, касающиеся будущего страны.

Из разных концов города стекались люди в кофейню Абу Заккура. Одни оставались здесь, других хозяин направлял к Заки Каабуру. А сам он все ждал кого-то, кто должен был обязательно прийти, но почему-то задерживался. Абу Заккур, отпуская официанту кофе для посетителей, рассеянно здоровался с входящими и все время нервно пощипывал усы, не сводя глаз с дверей.

Но тот человек так и не пришел. Абу Заккур был очень раздосадован. Он возлагал на него большие надежды. Этот человек должен был дать ему ответ о возможности закупки оружия. Деньги они уже собрали — каждый добровольно внес определенную сумму. Абу Заккур нашел посредника для закупки, договорился с ним обо всем. И тот его подвел. Больше ждать он не может: ему тоже надо присутствовать на совещании в доме Заки Каабура. Посредники вообще народ ненадежный. А особенно если дело касается контрабандного оружия. Абу Заккур мысленно перебирал различные причины, которые могли помешать посреднику явиться на встречу: напали на след и арестовали торговца, перехватили самого посредника где-нибудь по пути, конфисковали контрабанду. Мало ли что могло произойти. А вдруг этот посредник оказался проходимцем? Обманщиком? Или еще хуже — провокатором? Доносчиком? Ну, тогда ему не сносить головы. У Абу Заккура до сих пор хранится нож, которым он разделывал когда-то мясные туши…

Теперь задача — незаметно уйти из кофейни. Абу Заккур стал пробираться к двери, не обращая внимания на возгласы посетителей, требовавших кто чай, кто кофе, кто наргиле, кто колоду карт. Выйдя на улицу, он пересек площадь и свернул в переулок. По дороге встретил учителя Кямиля и еще нескольких знакомых, которые тоже шли к Каабуру.

— Ну, что хорошего? — спросил он Кямиля.

— Да ничего. Дрянь дело, — ответил Кямиль. — Завтра студенты и школьники начнут демонстрации. Но это ни к чему не приведет, если их не поддержат массовые организованные выступления народа по всей стране. Только так можно подтолкнуть правительство на решительные действия. А без опоры на народ оно вообще ничего не добьется. Более того, потеряем и то, что удалось завоевать!

Большая гостиная в доме Каабура гудела как улей. Тут были представители почти всех кварталов города, самых различных партий и организаций. В дальнем углу пристроился Надим Мазхар, рядом с ним сидел Таруси — он даже здесь был со своей неизменной палкой. Разговор был серьезный и, очевидно, уже в самом разгаре. Многие были встревожены обстановкой, которая складывалась в Латакии в связи с возобновившейся активностью Муршида.

— Ну, до чего вы уже договорились? — спросил Абу Заккур, здороваясь со всеми.

— Ни до чего пока, топчемся на месте, — ответил хозяин дома. — Мы им про быка, они нам про корову. А доить быка, чтобы их разубедить, бесполезно, да и рискованно к тому же. Никак не поймут, что Латакия — это не Дамаск. И опасность, что повторятся события тридцать шестого года, вовсе не исчезла, как они думают. Муршид уже поднимает голову. Угроза нашей независимости существует по-прежнему.

— Ты прав, — поддержал его Кямиль. — И основная угроза исходит не от Муршида. Наша независимость не может быть полной до тех пор, пока не уберутся отсюда французы и англичане. А судя по всему, они пока и не собираются этого делать. Ищут всякие лазейки, чтобы зацепиться здесь. И не только ищут, но и сами, устраивая всевозможные провокации, искусственно создают условия, чтобы продлить свое пребывание в Сирии. Но если мы объединимся, противопоставим им единый народный фронт, они вынуждены будут уйти. Что же касается района Латакии, то Муршид тут действительно опасен. Это вполне реальная и серьезная угроза для целостности и независимости нашей страны. И чем раньше мы ликвидируем эту угрозу, тем лучше.

— Все, что поют нам сторонники правительственного блока, мы слышали уже много раз, — прервал Кямиля хмурый мужчина, который даже в годы войны выступал против какого-либо сосуществования с англофранцузскими военными властями. — Всякими заверениями и посулами мы сыты по горло. Нас опять хотят обмануть обещаниями. А почему мы им должны верить? Только потому, что они клянутся, будто эти обещания серьезные?

— Ну зачем ворошить прошлые обиды? — воскликнул Надим. — Мы ведь собрались здесь не для того, чтобы пререкаться и ссориться, а для того, чтобы договориться о совместных действиях. Разве не так?

— Правильно!

— Нечего вспоминать старое! Обсудим лучше, как объединиться нам всем для достижения одной цели — независимости, — поддержали Надима со всех сторон.

— Но получить независимость — это еще не значит обеспечить наше будущее, — вставил Кямиль. — Это только первый шаг по большому пути, который мы должны проделать. Второй шаг может быть сделан только после вывода всех иностранных войск.