Жизнь шла своим чередом. Постепенно драка с Салихом Барру стала забываться, о ней уже почти не вспоминали. В кофейне все было как прежде. Приходили посетители, о чем-то беседовали, спорили, играли в карты. Таруси, как обычно, сидел в углу на скамье, выпивал чашку кофе, курил, внимательно смотрел, что происходило вокруг, и размышлял.

В кофейне более или менее чисто, с трудом, но поддерживается необходимый порядок. Конечно, не идеальный. На высший разряд по чистоте его кофейня не может претендовать, скорее, наоборот, — на самый низший. Но большего добиться ни Таруси, ни Абу Мухаммеду не удалось. Да и никому не удастся! Разве можно перевоспитать этих несговорчивых и своенравных моряков? Сколько Таруси и Абу Мухаммед ни бились, чтобы приучить их не класть рыбацкие снасти на скамейки и стулья, все впустую. Таруси неоднократно сам выносил их добро под навес и, сваливая у дверей, клялся, что в следующий раз вообще повыбрасывает все в море. Но наступал следующий день, и все начиналось сызнова. Некоторый порядок в кофейне все же с горем пополам поддерживался. Весла, веревки, сети, всякие банки, ведра, губки оставались на берегу или перед входом в кофейню. Внутрь вносились только удочки, спиннинги, сачки и корзины. От всего этого в помещении всегда стоял смешанный запах моря, рыбы, смолы и лаврового листа (кусты лавра свисали со скалы над самой кофейней).

Таруси, вдыхая этот запах, время от времени прислушивался к словам моряков. Он и без них много наслышался всех этих бесконечных историй и рассказов о штормах, о приливах, о подводных камнях, о богатых уловах и всяких необыкновенных случаях.

Вдруг где-то внизу, со стороны моря, раздался глухой взрыв.

— Динамитом глушат! — посмеивались моряки.

Таруси быстро выскочил из кофейни, подбежал к обрыву, спустился вниз, осмотрелся, прислушался… Никого. Расстроенный, с хмурым лицом, он возвратился в кофейню.

— Все равно узнаю, кто этим занимается, — буркнул Таруси. — Завтра я с ними поговорю.

Все промолчали. И только Халиль Арьян по обыкновению не удержался:

— Чего ты волнуешься? Мы же знаем — ты человек добрый, Таруси. Не все ли равно, как добывать рыбу? Сегодня — сетью, завтра — бреднем, послезавтра — динамитом. Такова наша доля. Куда ты от нее уйдешь?

Таруси нахмурился:

— Я понимаю, что ты хочешь сказать, Халиль. Для того чтобы ловить рыбу, законы не нужны, верно? И многие так считают. Только разве глушить рыбу — значит ее ловить? Это значит ее уничтожать. Сколько мальков гибнет зря! Не понимаю, какое вы находите в этом удовольствие?

— Удовольствие? Нам о нем думать не приходится. Им сыт не будешь. Кусок хлеба нам нужен, и больше ничего.

— Ладно, — согласился Таруси. — Допустим, кто-то хочет есть. Ну а мне как прикажете поступать? Приходит полиция. Спрашивает, кто тут взрывал динамит? Я, конечно, знаю или по крайней мере догадываюсь. Но вру, будто никакого понятия об этом не имею. Только ведь в полиции не дураки сидят. Я не скажу, другой скажет. Ведь тот, кто сидит здесь, знает, кого сейчас нет. Вот поэтому-то я и не хочу, чтобы баловались с динамитом возле моей кофейни.

Таруси вышел. В кофейне наступила неловкая тишина. Опять первым ее нарушил Халиль.

— Да что говорить, Таруси прав, слова его бьют не в бровь, а в глаз.

— И не в глаз, и не в бровь, а в спину, — недовольно буркнул Мухаммед Суфи. — Нож в спину рыбаку! По-моему, Таруси что-то уж слишком зарывается.

— Да брось ты, старина, ворчать! — вступился Халиль.

— Я не ворчу. Но Таруси надо поставить на место. Чего он хочет от нас? По какому праву распоряжается здесь, словно у себя дома? Море — это ему не кофейня!

— Да не о море речь, — перебил его Халиль, — а о динамите. А динамит и впрямь до добра не доведет. Будь проклят тот, кто его придумал. Одни беды от него. У сына Абу Шиффы руку оторвало, Рамадан без пальцев остался, Абдаррахман в тюрьму угодил. Этого мало? А море-то, оно большое. Зачем обязательно сюда с динамитом лезть? Уж если так не терпится рвануть, иди себе к маяку или в Рамл, в Ибн Хане, наконец, — везде места много!

— Много или мало — другой вопрос, — продолжал упорствовать Суфи, — а распоряжаться морем никто не имеет права. Если он имеет зуб на Салиха, то нечего срывать зло на рыбаках!

Абу Мухаммед, возившийся у мангала с кофе, поднял голову. «Вот негодяй! — подумал он. — Если ты имеешь что-то против Таруси, то скажи ему об этом в лицо, а не шипи за его спиной!» У него так и вертелись на языке эти слова. Но не успел он и рта открыть, как в кофейню вошли два полицейских в штатском.

— Где Таруси? — спросил один из них у Абу Мухаммеда.

— Аллах его знает.

— Он нам нужен, — подчеркнуто официальным тоном сказал полицейский.

— Не знаю, где его можно найти, — пожал плечами Абу Мухаммед. — Он мне не докладывает, куда уходит.

Полицейские потоптались немного и ушли.

«И чего их сюда принесло? — с тревогой подумал Абу Мухаммед. Зачем им понадобился вдруг Таруси? Первый раз, что ли? — тут же успокоил он себя. — Наверное, пришли пронюхать, кто взрывал динамит. А может быть, опять из-за Салиха Барру? Ладно, завтра узнаем…»

Вечером в кофейню снова пожаловали те же полицейские. Сели за столик — вроде бы просто так, заглянули на огонек. Были уверены, что на этот раз застанут Таруси на месте. Но, обшарив глазами все углы и не обнаружив его, громко спросили о Таруси.

— Мы не видели его с самого раннего утра, — за всех ответил Хал иль Арьян.

— А где Абу Мухаммед?

— Заболел.

Полицейские пошептались между собой.

— А Абу Хамид?

— Не знаю.

— Он заходил сегодня в кофейню?

— Не видел.

Тот хмурый полицейский, который спрашивал, нахмурился еще больше. Он, очевидно, хотел еще что-то спросить, но другой, заговорщически подмигнув, толкнул его локтем, и они вышли.

Как только за ними закрылась дверь, из-за стойки в углу послышались стоны Абу Мухаммеда:

— Халиль, дай воды! В груди горит… Жжет огнем… Не могу больше…

Халиль подал ему воды.

— Опять полицейские приходили, — сообщил он. — Что-то неладное. И куда Таруси запропастился?

— Кто его знает… Накрой меня сверху чем-нибудь. Мне холодно. Знобит что-то.

Абу Мухаммед закрылся с головой. Его лихорадило. Он весь дрожал. Лицо покрылось крупными каплями пота. Он стонал, его мучила жажда. Он то обращался с мольбой к аллаху, то звал Халиля. Беднягу, видно, прихватила малярия.

На улице завывал ветер. Кофейню продувало насквозь. Прыгало пламя в лампе, и от этого казалось, все прыгает в самой кофейне, а на стенах пляшут зловещие тени. Стоны Абу Мухаммеда еще больше омрачали и без того мрачную обстановку в кофейне. В углу несколько моряков с хмурым видом сосали мундштуки наргиле — молча, не перекинувшись ни единым словечком. За столом при слабом свете лампы с самодельным абажуром из синей бумаги четверо моряков так же молча играли в карты. Нудно скрипела дверь. Волны с грохотом обрушивались на скалы. Соленые брызги воды, будто крупные капли дождя, били по крыше и с нее ручьями стекали на землю.

Халиль со стаканом чаю в руке подошел к морякам, сидевшим в углу. Он, видно, уже успел «для согрева души» приложиться к бутылочке, поужинал и домой не спешил. Сюда пришел, чтобы весело провести вечер, ни о чем не думая. Пропади все пропадом! Его интересует только море и рыба.

Моряки пододвинулись поближе к Халилю. Его любили здесь. И особенно любили его молодые ребята, для которых порт был домом. Они охотно слушали его рассказы, которые переносили их из этого неуютного и жестокого мира в волшебную, сказочную страну, куда каждый из них так упорно стремится. А Халиль словно приоткрывал дверь им в неведомое, и они благодаря ему могли хотя бы заглянуть туда. И сегодня они, как всегда, пришли сюда с тайной надеждой послушать Халиля. А он, как назло, все молчит.

Халиль, закрыв глаза, медленно отхлебнул несколько глотков чаю. Когда он открыл глаза, они были красными. Видно, он много выпил. От него пахло араком, нижняя губа отвисла. Казалось, он не в состоянии и слова вымолвить. Но моряки знали, что, когда Халиль выпьет, он рассказывает особенно увлекательно и вдохновенно.