Сейчас берег словно вымер. Лениво подмигивает на мысу одноглазый маяк — сверкнет глазом в темноте и опять его закроет, словно силится, да никак не может уснуть. Неистовствуют только волны, которые с шумом бросаются на скалы и, не добившись от них ничего, в бессильной злобе откатываются назад, угрожающе рокоча, чтобы снова и снова с еще большим остервенением напасть на многострадальный берег, обливающийся под их ударами солеными слезами.

Грохот волн тревожной болью отзывается в сердцах матерей и жен моряков, которых шторм застал в море. Как всегда в ненастную погоду, многие под завывание ветра уснут сегодня раньше обычного. Но ни одна из этих женщин не сомкнет глаз, тревожась о своем сыне или муже, который сейчас неведомо где вступил в смертельную схватку со штормом. Недаром ведь люди говорят: «Моряк уходит в море умирать, ступил на берег — родился опять».

Женщины в страстной молитве просят аллаха вернуть моряков живыми и здоровыми. Вместе с ними, беззвучно шевеля губами, повторяют эти молитвы их дети. Даже те, которые лежат еще в колыбели и не умеют говорить, своими не по-детски серьезными, испуганными глазенками молят о том же. Проходят минуты, часы, а моряки все не возвращаются. И нет от них никаких вестей. Что же с ними могло случиться? Где они? Куда их отнесло? Когда они вернутся? И вернутся ли?

Беспокойство растет все больше и больше. Оно постепенно переходит в тревогу. Тревога перерастает в страх. Охватывая все существо, страх сжимает горло, душит и наконец выливается слезами. В оцепенении женщина сидит перед окнами и, затаив дыхание, ждет стука в дверь. Не появится ли на пороге наконец тот, кого она ждет. Или вместо него постучится вдруг черная весть о его смерти, и в боли сожмется тогда сердце многострадальной женщины, которая каждый день, отправляя мужа в море, вверяет ему не только свои надежды, но и судьбу своих детей. Сколько раз приходится вот так ожидать этого возвращения, пристально всматриваясь в окно и прислушиваясь к каждому скрипу двери, или выбегать на улицу с обращенной к аллаху страстной мольбой, чтоб он вернул мужа домой живым и здоровым.

Но аллах, как правило, не сразу откликался на эти мольбы. И тогда женщины, чтобы укрепиться в надежде, идут к жене капитана: «А может быть, у нее есть какие-либо вести?»

— Не волнуйтесь! — успокаивала жена Рахмуни собравшихся матросских жен. — Раз Рахмуни с ними, бояться нечего. Он в море бывает больше, чем на суше. Уходил и в шторм, и в бурю, и всегда возвращался невредимым. А вместе с ним живыми и здоровыми возвращались и все моряки. Будет аллах милостив к ним и на этот раз. Помяните мое слово!

Женщины хотели ей верить — и не могли. Глаза их, грустные и тревожные, с недоверием смотрели на жену капитана, как бы вопрошая: «Зачем Рахмуни ушел в такую погоду, и к тому же так далеко? Почему он не вернулся, как другие, когда начался шторм? Сама, наверное, уже не веришь, что они возвратятся. И говоришь утешительные слова, чтобы только нас успокоить!»

— Вот увидите, они скоро вернутся! — продолжала жена Рахмуни. — Я верю в своего Рахмуни и поэтому даже не волнуюсь. Сердце мое спокойно.

Но она говорила неправду. Сердце ее тоже было полно тревоги и страха. Где он? Что с ним? Удастся ли ему спастись? Или это проклятое, безжалостное море, которое всегда разлучало ее с мужем, заставляло провести в ожидании не одну бессонную ночь, на этот раз не выпустит его уже из своих объятий?

А буря все не утихала. Ветер яростно хлопал ставнями окон, настойчиво стучался в двери, сотрясая стены, заставляя трепетать вместе с прикрепленной керосиновой лампой расплывчатые силуэты женщин и тени развешанных на стене сетей. Удары грома, то глухие и угрожающе раскатистые, то с грохотом и треском взрывающиеся где-то над самой головой, вселяли еще больший ужас в сердца бедных женщин. Притихшие дети испуганно жались к матерям, будто прислушиваясь в паузах между раскатами грома к многоголосому оркестру бури.

Один мальчик-подросток вызвался сбегать в порт, чтобы узнать, нет ли там каких новостей. Когда он вернулся, никто ни о чем не спросил его. И так было все ясно. Из соседнего дома выглянули двое мужчин и тоже вскоре отправились в порт.

Часы на городской башне пробили десять. Прошел еще час. Часы пробили одиннадцать. Потом — двенадцать. С каждым новым ударом все сильнее, как струны, натягивались нервы, готовые вот-вот лопнуть. Не дождавшись последнего удара, одна из женщин, которая уже давно с трудом сдерживала слезы, вскочила и решительно направилась к дверям. Жена Рахмуни попыталась было ее удержать, но та не захотела больше ее слушать. Хлопнув дверью, она выбежала на улицу. Вслед за ней вышли и другие женщины. Остановившись на улице перед домом, они сразу вдруг заговорили все. На шум вышли женщины и мужчины из других домов. Жена Рахмуни, поручив соседке присмотреть за детьми, тоже направилась к порту.

Беспрерывно сеял мелкий, как водяная пыль, дождь. Ветер чуть не валил с ног. Кругом темно, хоть глаз выколи. Дорогу угадывали на ощупь. Только в кофейне «Шанта» еще горел слабый свет. Задержавшиеся посетители, заслышав голоса, тоже вышли и присоединились к толпе женщин. По дороге в Батрану несколько человек забежали в кофейню Таруси. Узнав, что Рахмуни до сих пор еще не вернулся, Таруси, а за ним Абу Мухаммед, Халиль Арьян и еще несколько моряков, засидевшихся в кофейне, бегом устремились к порту.

— Я же говорил вам, что сегодня лучше было не выходить далеко в море, — еле успевая за Таруси, назидательно говорил морякам Абу Мухаммед. — Таруси еще утром предупреждал, что к вечеру будет шторм. А вы не верили. Заладили как попугаи: «На все воля аллаха… Воля аллаха!..» Вот вам, пожалуйста.

— А ты говори, да не заговаривайся, — оборвал Абу Мухаммеда шагавший рядом с ним моряк. — Мы всегда так говорим и сейчас повторяем: «На все воля аллаха». И нечего нюни раньше времени распускать. Мы же не бабы. Аллах милостив — нельзя терять надежду!

В гавани собрался весь портовый люд — моряки, сторожа, грузчики, таможенники, — полицейские, женщины, дети. Вскоре появился и начальник порта. Он перечислил все суда, которые выходили сегодня в море. Не пришло в порт только судно Рахмуни.

— А может быть, они укрылись в какой-нибудь бухте — или на Кипре, или в Баньясе, или же в другом каком-либо порту? — высказал он свое предположение.

Начальник порта связался по телефону с ближайшими портами. Но вести были неутешительными — фелюга Рахмуни туда не заходила. Из Баньяса намеревались выслать на розыски катер. В Тартусе и Арваде тоже обещали организовать поиски Рахмуни.

Сообщая об этом, начальник порта, как бы оправдываясь, сказал:

— У нас тоже катер наготове. Но ведь наш порт совсем открыт, не то что у других. В бухте волны как в открытом море…

Все сразу загалдели. Каждый делал свои прогнозы, что-то предлагал, с кем-то спорил. Женщины еще сильнее стали причитать и плакать.

— Зачем вы их хороните прежде времени? — успокаивал женщин Таруси. — Если Рахмуни с ними, будут они живы-здоровы. Уж поверьте, Рахмуни опытный моряк. Всю жизнь провел на море. Ну а буря долго продолжаться ведь не может. Скоро стихнет, и к утру они вернутся.

— Как же они вернутся? — всхлипывая, спросила с недоверием пожилая женщина. — Вон волные какие — выше гор!

— Ничего, бывают волны и повыше. Но моряки их не страшатся. Рассекают эти горы — только брызги летят. И всегда почти выходят победителями. Вернутся с победою и на этот раз. Так что не надо оплакивать их раньше времени. Идите по домам и ложитесь спать. Утро вечера мудренее.

Таруси поднял галаза вверх, будто стараясь убедиться в неизбежном и близком просветлении. Но небо по-прежнему было сплошь затянуто тучами. Нигде ни звездочки. Нескончаемо моросил дождь, который смешивался в воздухе с мелкими солеными брызгами разбивавшихся о пирс волн. Даже не верилось, что днем еще так ярко светило солнце и небо было голубым. Да, февраль поистине самый коварный месяц!

В это время огромная волна с грохотом обрушилась на пирс и окатила холодными потоками воды стоявших на набережной людей. Таруси посоветовал женщинам и детям побыстрее уйти с пирса. Те и сами уже поспешили ретироваться, чтобы их не достала другая, более проворная волна.