— Федот, вставай, обед готов, — зовет Катерина.

Чайкин-Бублик поднимается всклокоченный, злой.

— Опять щи пересолила, стерва, — шипит он на Катерину.

— Да что ты, Федот, сколько надо соли, столько и положила.

— Молчи да слушай, что говорят! — повышает голос муж и ни с того, ни с сего начинает бить жену. Бьет он ее всегда с холодной расчетливостью, чтобы следов на лице не оставалось. Бьет в грудь, в живот, и когда она падает, он подходит к ней и начинает пинать ногами. Он вымещает на ней, сильной и здоровой бабе, всю свою злость. Он зол на людей, зол на то, что стал сторожем, на то, что рухнули все его планы. Устав избивать жену, он отходит, с минуту слушает, как она всхлипывает, потом, плюнув сквозь зубы, снимает ружье и по жидким жердям уходит на ту сторону речки и рыщет глазами, куда бы выстрелить. Вот он замечает старого мудрого грача, который обучает чему-то своего неразумного крикливого грачонка. Чайкин-Бублик вскидывает ружье и стреляет. Он с удовольствием смотрит, как черными веерами крыл беспомощно машет смертельно раненная птица. А грачонок, узрев опасность, торопливо взлетает на своих еще не совсем окрепших крыльях. Чайкин-Бублик стреляет и в грачонка. Он готов стрелять во все живое, во все, что живет, радуется...

Из-под его сапожищ брызгами летят вспугнутые кузнечики...

Вот и сейчас Чайкин-Бублик прицелился в сороку, что продолжала галдеть над головой, но не выстрелил, побоялся, что выстрел услышат в поселке и прибегут сюда. Чайкин-Бублик никого не хотел видеть...

— Отправьте, Дмитрий Степанович, райкомовскую машину, — посоветовал Власенко. — Мы транспортом богаты, если нужно — отправим вас.

По дороге в совхоз Дмитрий Степанович думал, что поездка его не затянется, что приедет он и сразу узнает — Кузьму ли Бублика случайно увидел на привокзальной площади или ошибся. По его мнению, выяснить это было проще простого, потому что первый же встречный человек в совхозе мог подтвердить его подозрение или, наоборот, отвергнуть. Но все обернулось по-другому. Богато осведомленный инспектор по кадрам так разрисовал сторожа, что Дмитрий Степанович готов уже был согласиться: ошибся, подвела зрительная память... Но упрямый и цепкий Власенко твердил свое:

— В анкете и в поведении Чайкина много белых пятен, проверить нужно, выяснить.

Все решила бы встреча с бородатым сторожем, а сторожа не оказалось дома, ушел на охоту...

— В школе ждут вас, Дмитрий Степанович, — напомнил Власенко.

В планы Дмитрия Степановича не входило посещение совхозной школы, но как откажешь ученической депутации? Надо сходить, показаться, поговорить с ребятами.

Просторный актовый зал. Ребята встали, встретили художника аплодисментами, тут же вспыхнули небольшие лампы-юпитеры, и в руках невысокого толстенького ученика зажужжала любительская кинокамера. Кинооператор пятился, лицо у него было сосредоточенно-деловитым, как и у всех «киношников» при съемках. Он, как настоящий оператор, даже покрикивал на осветителей, беспокоясь о будущих кадрах, и выискивал наиболее выгодные моменты для съемки.

Позади стола, покрытого красной материей, красовался большой стенд с репродукциями картин о Великой Отечественной войне, и на стенде, в центре, Дмитрий Степанович увидел свою «Полину-партизанку».

Полина... Она только что вышла из леса. Девушка чуть повернула голову назад, как бы еще живя мыслями и думами с теми, кто остался в лесу, с теми, кто дорог ей, кому она безраздельно верит. Лес, могучий зеленый лес, приветливо, как другу, машет ей ветвями... И пусть Дмитрия Гусарова порой упрекали критики в том, что героиня показана не в момент совершения подвига, что героиня слишком добра для того лихолетья... Критики. Что критики... Он изобразил Полину такой, какой видел, какой знал, какую любил и до сих пор любит... А ведь любовь не подвластна критике!

Дмитрий Степанович почувствовал, как что-то сдавило ему дыхание, и комок непрошенных слез подкатил к горлу.

«Слишком я чувствительным стал, как видно, старость идет, — подумал он. — А ты, Полинка, все такая же, тебя не коснется старость, и никогда, никогда не сверкнет седина в твоих черных волосах, ты вечно будешь молодой».

— Ребята, к нам в гости прибыл известный художник Дмитрий Степанович Гусаров, — начала Евгения Александровна. — Все вы знаете его картины, и я не ошибусь, если выражу наше общее мнение: картины Дмитрия Степановича нравятся нам, волнуют нас. Теперь мы видим автора полюбившихся картин в нашей школе. Разрешите предоставить слово художнику Дмитрию Степановичу Гусарову!

На какое-то мгновение он растерялся. Он видел перед собой десятки внимательных глаз, видел обращенные к нему лица, полные нетерпеливой заинтересованности, и не знал, с чего и как начинать свое выступление. Ребята, видимо, ждут от него чего-то необыкновенного, а на языке у него уже вертелись самые обыкновенные и до обидного будничные слова. А тут еще на столе перед ним поставили микрофон, а в сторонке сидела девушка с наушниками, готовая записывать его речь на магнитофонную ленту, и продолжала жужжать кинокамера в руках невысокого толстенького «киношника».

«Все у них обставлено солидно, как в лучшей столичной школе», — подумал Дмитрий Степанович и вслух начал:

— Извините, друзья мои, я нахожусь в довольно-таки затруднительном положении, не знаю, о чем рассказать вам, что вас интересует.

— Расскажите про партизан, — подал голос какой-то ученик.

«Верно, с этого и надо начинать, надо рассказать о тех, кто потом стал героем моих картин», — обрадовался Дмитрий Степанович и начал рассказывать о боевых товарищах, о том, как взрывали мост, как уходили от карателей, как громили вражеские гарнизоны...

— Дмитрий Степанович, а вы знали Полину-партизанку? — спросила девушка с наушниками.

— Да, знал. Это была смелая, находчивая девушка, работала она сельской фельдшерицей.

— Она сейчас жива? — спросили из зала.

— Нет, Полина погибла...

— Фашисты убили?

— Да, фашисты руками русского предателя. — И Дмитрий Степанович опять подумал, зачем приехал в совхоз, и если бородатый сторож окажется Кузьмой Бубликом, убийцей Полины, он, бывший партизан, вправе отомстить ему за смерть любимой.

Потом Евгения Александровна спросила у Дмитрия Степановича — не сможет ли он посмотреть рисунки учеников из кружка юных художников.

— С удовольствием, — согласился он.

Его повели в пионерскую комнату, где на стенах уже были развешаны творения школьных живописцев. Тут же, затаив дыхание, стояли и сами авторы. Дмитрий Степанович рассматривал рисунки — наивные, по-детски непосредственные. В большинстве своем на рисунках были изображены танки, самолеты, пароходы с пушками и, конечно же, космонавты в своих фантастических скафандрах.

— Чья это работа? — спросил Дмитрий Степанович, указывая на «Рыболова».

— Миши Чайкина! — хором ответили живописцы.

— Где Миша Чайкин?

К Дмитрию Степановичу подошел курносый, востроглазый, рыжеватый парнишка, один из той депутации, что приходила в совхозную контору приглашать его в школу.

«Сын сторожа Чайкина, того самого Чайкина, — подумал Дмитрий Степанович, напряженно приглядываясь к мальчугану и силясь найти в чертах его лица что-то бубликовское. Кажется, только форма лба да надбровные дуги чуть напоминали Бублика, но выражение лица, широко поставленные серые глаза были не бубликовские. Глаза мальчугана смотрели так, будто удивлялись всему, что видят. Рыбака на берегу он изобразил точно, даже придал ему некий характер — отрешенность от всего, кроме поплавка, готовность упрямо сидеть с удочкой до скончания века, до тех пор, пока не клюнет рыбешка...

«Способный парнишка», — одобрительно подумал Дмитрий Степанович. А что если все-таки сторож Чайкин — это Бублик, и Миша — сын предателя, и Миша сегодня или завтра сиротой останется, потому что отец его должен понести суровую кару, потому что отец его не имеет права на жизнь после того, что сделал когда-то? Что будет с детьми сторожа? Их четверо, и пошлют ли старшего на зоотехнический факультет? Не пристанет ли к ним, невиновным, позорное клеймо — дети врага, дети предателя? Да нет же, нет, Миша Чайкин не виновен в том, что творил когда-то Кузьма Бублик... И все-таки какой страшный удар обрушится на чистую душу ребенка, и поймет ли он, что иначе нельзя, что люди не могут, не должны прощать убийц, что самое страшное — это пройти мимо совершенного зла, сделать вид, будто зла не было, а если оно даже и было, то совершено при каких-то исключительных обстоятельствах, способных смягчить вину... Поймут ли, разберутся ли во всем сторожевы дети, если оправдаются подозрения бывшего партизана?.. «А не уехать ли мне сейчас же на станцию, не бросить ли сию шерлокхолмсщину? Ведь официально установлено, что Кузьма Бублик убит, был найден его труп с документами... Что еще нужно? »