— Что ж ты, Иван Петрович, гостей моришь? Наливай, угощай, — непринужденно сказал свояк, и по тому, как он вел себя, как разговаривал с хозяином, нетрудно было догадаться, что Синецкий свой человек в этом доме.
— Сам виноват: рыбу принес, теперь уху ждать будем, — ответил Иван Петрович и с усмешкой добавил: — Твоя рыбка-то меленькая, скоро сварится...
— Уж какая попалась... У нас только ты за крупной гоняешься...
— Что верно, то верно, с мелочью не люблю возиться. У меня так: задумал, тащи крупную!
В разговор вмешалась Феня. Хохоча, она сказала:
— Рыбу Виктор не ловил, у мальчишек выпросил.
— Феня, это, это...
— Скажешь, предательство? Нет, правда!
— Эх, рыбаки, да что вы понимаете в этом серьезном деле, — не утерпел Игнат Кондратьевич. — Вот я в прошлом году...
— Знаем, знаем, — перебила отца Феня, — поймал сома и побежал на конюшню за подводой, чтобы погрузить... Пока бегал, сорока улов и утащила...
— Ах ты, егоза, — рассмеялся Игнат Кондратьевич, — не дашь отцу приврать складно.
— Что же вы не садитесь? — беспокоилась хозяйка. — Ваня, приглашай за стол!
— Уху ждем.
— Готова ушица, готова, — певуче проговорила Наталья, ставя на стол большую, чуть ли не ведерную кастрюлю.
Когда стали разливать уху, Синецкий прикрыл миску ладонью, шутливо протестуя:
— Не могу, не хочу! Рыбу подменили, я такую не приносил!
— Ты просто не узнаешь, твоя рыба. Пока варилась, подросла, — смеясь, ответила Феня.
Михаилу Петровичу нравилась эта веселая семейная застолица, ему даже почудилось, будто он уже давно знаком с каждым Ваниным родственником и не впервые сидит в их компании.
— Хороша ушица, — нахваливал Иван Петрович. — Молодец, Наталья, по всем правилам сварила.
При первой встрече на улице Наталья Копылова показалась Михаилу Петровичу пожилой, а сейчас он видел принаряженную, аккуратно причесанную моложавую женщину лет под сорок. Хотя она помогала стряпать и была, видимо, нередкой гостьей в доме, но за столом сидела как-то особнячком, точно чужая. Пила Наталья наравне с мужчинами и не хмелела, только почему-то все печальней и печальней становились ее серые чуть навыкате глаза. Она больше молчала и думала, кажется, о чем-то своем, далеком.
За столом было шумно. Феня спрашивала гостя, составил ли он план отдыха в Буране, Михаил Петрович отвечал, что истинные отпускники живут без плана.
— Нет, нет, — махала руками Феня, — должен быть твердый план...
— И скользящий график посещения родственников, — поддержал молодую супругу Синецкий. — Мы первые приглашаем!
— Вы, Михаил Петрович, должны взвеситься, чтобы потом знать: сколь полезны бурановские харчи.
Игнат Кондратьевич порывался втиснуться в разговор и рассказать какую-нибудь историю, но молодежь не давала ему такой возможности, придумывали тосты, советовали гостю, в каких местах он должен побывать, чтобы иметь полное представление о Буране.
— Обязательно зайдите на бахчи, арбузы там пудовые, — говорила Феня. — И пасеку не забудьте, стоит она в красивейшем месте.
— У нас, куда ни глянь, есть на что посмотреть, есть чем полюбоваться, — с хозяйской гордостью подтвердил Иван Петрович.
Уже изрядно подвыпивший и даже несколько оскорбленный непочтительным к себе отношением, Игнат Кондратьевич заговорил вдруг о прошлой войне, стал упрекать, что вы, дескать, молоды-зелены, и вам неведомо то, что выпало на нашу солдатскую долю.
Сидевшая рядом с Михаилом Петровичем Феня с улыбкой шепнула:
— Сейчас папа расскажет, как взял в плен немецкого генерала...
Отец расслышал шепоток дочери и раззадорился:
— А что? И расскажу! Вы ноне только в книжках читаете да в кино видите, как мы этому самому немецкому зверю вязы крутили, а мне случалось и генералов брать. Вот было однажды...
— Что ты все про своего генерала, — невежливо прервал тестя Иван Петрович. — Взял одного, а рассказываешь двадцатый раз.
— Про хорошее дело и двадцать первый не грех послушать, — обиженно возразил Игнат Кондратьевич.
— Ваши хорошие дела давно были, теперь о наших говорить надо, — не унимался Иван Петрович. — Подумаешь, генерал... Да что мне генерал? Вон соседним совхозом кто командует? Бывший генерал. А хозяйство у кого побогаче? Вот и выходит, что с генералом я на одной дорожке стою!
— Смотри, Иван Петрович, а то попадешь, как тот немецкий генерал, — поддел хозяина Синецкий.
— Об меня зубы поломаешь!
— Зубы разные бывают...
— Всякие видывал!
— Ну, завели волынку, — вмешался Игнат Кондратьевич. Раз уж ему не дают поведать за столом какую-нибудь историйку о пленном немецком генерале, он тоже помешает зятьям, не даст им развернуться в споре. — Давайте-ка выпьем за здоровье гостя дорогого. Ну, Михаил Петрович, как это говорится: дай бог не последнюю, катись, водочка, сладкой капелькой.
— У тебя-то, папаша, водочка, а у гостя что? Красненькое... Налить брату стакан «Столичной», — полушутя распорядился Иван Петрович.
Синецкий засмеялся.
— Доктора к спирту приучены, а ты «Столичной» пугаешь.
— И спирт найдется! Ну-ка, Фрося, принеси пузырек, — потребовал Иван Петрович.
— Что ты, Ваня, не нужно, — отказался покрасневший гость.
— Ты, Миша, не тушуйся. Для тебя все найдется. Что пожелаешь, то и будет. Для тебя отказу нет!
— Только тебя одного и слышно за столом, — упрекнула Фрося мужа. — Дай другим слово сказать.
— Разве не даю? Пусть говорят. — Иван Петрович подсел к брату, обнял его за плечи. — Спасибо, что приехал. Доволен я. Рад.
— Только не очень-то поддавайтесь, Михаил Петрович, иначе затаскают вас по полям, — шутливо предупредила Феня.
— Ишь ты, советчица нашлась. — Иван Петрович убрал руки с плеч брата. — Ученому человеку тоже не зазорно поглядеть, как хлебушко добывается... Начинаем завтра. Выйдем лавиной. Покажем класс!
— Показывать — мастера-а-а, — усмехнулся Синецкий.
— И что ты, своячок милый, все шпильки мне подбрасываешь? Или не видел, как работа идет? Или не нравится?
— Стоп, машина, — опять вмешался Игнат Кондратьевич. — Идет Дмитрий Романович!
Иван Петрович встал навстречу вошедшему.
— Милости прошу к нашему шалашу, дядя!
— Сюда садись, дядя Митя, — суетливо пригласила хозяйка, уступая свой стул.
— Иду мимо, носом повел и дух учуял, — с какой-то виноватой улыбкой сказал он, кивая на стол.
Игнат Кондратьевич тут же подковырнул:
— Понятное дело, твой нос на двоих рос, одному достался...
Дмитрий Романович степенно сел за стол. Когда его познакомили с виновником нынешнего торжества, он осторожно, будто боясь раздавить, пожал руку доктору, улыбнулся и похвалил:
— Вот это хорошо, что приехали... К нам в старину даже сам Лев Николаевич Толстой наведывался кумыску попить, знатный когда-то был кумыс в Буране, далеко славился. Теперь забыли, не делаем, а зря...
— Эк, вспомнил старину, — мотнул головой хозяин.
Дмитрий Романович колко глянул на него своими зеленоватыми, узко поставленными глазами.
— Больно редко вспоминаем...
— Ты, Дмитрий Романович, хоть ради гостя надел бы свою Золотую Звезду, — сказал Иван Петрович и, обращаясь к брату, сообщил: — Он единственный у нас Герой Социалистического Труда, знаменитый пастух, наша гордость.
— Не надо, Ваня, — с непонятной досадой отмахнулся
Дмитрий Романович.
— Почему не надо? Чудак ты, — упрекнул хозяин и громко провозгласил: — Выпьем за Героя!
Михаил Петрович увидел, как нахмурилось обветренное, худощавое лицо пастуха, как задрожала его рука, выплескивая из рюмки водку. И еще он заметил, что даже Игнат Кондратьевич, который раньше, прежде чем выпить, говорил «дай бог не последнюю, катись, водочка, сладкой капелькой», сейчас молча и торопливо опрокинул рюмку в рот.
4
В боковушке-спаленке Михаил Петрович разделся, потушил свет и утонул в мягкой пуховой перине. От холодноватых шуршащих простыней приятно пахло рекой. «Царская постель», — удовлетворенно подумал он, в мыслях сравнивая дом брата с той комнатушкой в большой коммунальной квартире, где жил сам. Да какое может быть сравнение! Здесь — уют, семейный очаг, а там — холостяцкая железная койка, взятая из больницы еще в первый год работы, письменный стол, заваленный бумагами, два старых книжных шкафа, пара стульев... Кажется, единственным украшением в его комнате был дорогой телевизор, на котором стоял подарок Тамары — ее фотография в рамке. «Если меня нет на экране, я все равно буду смотреть на тебя», — говорила она, вручая снимок.
