— Да, да, вы правы: настоящий приключенческий роман, — расхохотался Михаил Петрович, хотя на душе у него было не очень-то весело. Он понимал, что Ваня был неправ, но все-таки ему хотелось, чтобы о председателе говорили другое. «А Лидия Николаевна и в самом деле зубастая женщина», — подумал он, вспомнив слова брата.

Заслышав на улице гудок машины, Фиалковская выглянула в окно.

— Светов приехал, наш районный хирург, — всполошилась она.

Михаил Петрович хотел было уйти, чтобы не мешать деловому разговору врачей, но не успел. В кабинет стремительно вошел невысокий молодой человек. У него было узкое смуглое лицо с небольшим, как у ястребенка, крючковатым носом, с тонкими, плотно сжатыми губами и высоким лысоватым лбом.

— Я по пути, Лида. Как у тебя? — спросил он, не обращая внимания на постороннего человека.

— Сперва познакомься, — и она представила гостю Михаила Петровича.

— Ага, тоже хирург! — обрадовался Светов. — Сейчас мы, два хирурга, и начнем тебя воспитывать. Автоклав наладила?

— Что ты привязался ко мне с этим автоклавом? — рассердилась Фиалковская.

— Я бы с радостью отвязался от тебя. Жду не дождусь, когда уедешь отсюда. И уезжай! Но все-таки — автоклав наладила? Стерильный материал есть? Инструменты наготове?

— Ты же знаешь, я не люблю делать то, во что не верю, и не держу того, что не нужно.

— Вы слышите, Михаил Петрович, и это говорит участковый врач! Ей кроме порошков, мазей да капель, видите ли, ничего не нужно. Удивляюсь!

— А ты поменьше удивляйся, — огрызнулась Фиалковская. — Да что я могу сделать в этой бывшей поповской хибаре? Тебе хорошо в районной, а ты попробовал бы поработать здесь, в клетушках.

— Дворец ей подавай!..

Они еще долго спорили, поругивались, но как-то беззлобно, с тем добродушием, какое свойственно давно знакомым людям.

— В таких никудышных условиях о серьезной работе и думать нечего, — доказывала она.

— Сама ты никудышная, — сердито упрекнул ее Светов. — И не улыбайся, пожалуйста, обедать я у тебя не останусь, — заявил он и тут же с неожиданной ласковостью добавил: — Некогда, Лидочка, на всех парусах спешу к Сережке Круглову — у него там какая-то штуковина стряслась. Ты его знаешь, он зря в панику не ударится.

И Светов исчез. Фиалковская помахала ему рукой из окна и сказала:

— Вот баламут. Приедет, нашумит, накричит... Да нет, Михаил Петрович, вы только подумайте, он требует, чтобы здесь было все для операций! Какие операции? Тут повернуться негде.

— Но кое-что иметь нужно, — возразил Михаил Петрович.

— Он требует не «кое-что»... Вообще Светов одержимый чудак. Будь его воля, он, кажется, на каждом полевом стане держал бы набор хирургических инструментов. Это его болезнь.

В кабинет вошла дежурная сестра.

— Лидия Николаевна, звонили из Соловьиного хутора, спрашивали — вы сами приедете или привозить сюда старика Дымченко.

— Позвони, Тоня, еду, сейчас же еду, — ответила Фиалковская, потом обратилась к Михаилу Петровичу: — Не хотите ли поехать со мной? Больного я вам показывать не стану. Вы только будете охранять машину, чтобы мальчишки не гудели.

— И в качестве сторожа согласен!

Фиалковская была отличным шофером, и Михаилу Петровичу даже казалось, что в медицинский она пошла случайно, что ей более к лицу какая-нибудь техническая профессия.

Они ехали по проселку среди бронзово-желтого пшеничного поля. Дорога была пустынной. Уборка здесь еще не начиналась и потому-то, видимо, не было встречных машин. Фиалковская стала рассказывать о больном старике Дымченко из Соловьиного хутора, но вдруг умолкла, заглянула в смотровое зеркальце, обернулась назад, и в это же время их обогнал огромный самосвал с отделанным досками кузовом. Впереди он развернулся и встал посреди дороги.

Фиалковская резко затормозила.

Из кабины самосвала выскочил уже знакомый Михаилу Петровичу шофер Коростелев. Этот огненно-рыжий парняга подошел к «москвичу».

— Ну, здравствуй, Лида.

— Здравствуй, Коростелев, — как-то испуганно и сердито отозвалась Фиалковская.

— Поговорить надо, выйди на минутку, — попросил он Фиалковская глянула на Михаила Петровича, как бы говоря: что поделаешь, придется выходить.

Он остался в машине один. Впереди боком стоял большой самосвал с медведем на радиаторе. Казалось, будто самосвал зло косится грязноватыми запыленными фарами, а медведь на радиаторе вот-вот готов зарычать и сверху кинуться на маленького «москвича».

Коростелев и Фиалковская стояли поодаль, у края пшеничного поля. Коростелев срывал колоски, мял их в руках и что-то говорил, угрюмо опустив голову, как-будто хотел боднуть собеседницу. Она нетерпеливо переступала с ноги на ногу, порывалась уйти, но он загораживал дорогу, продолжая в чем-то убеждать, что-то доказывать ей. Но вот Фиалковская резко отмахнулась, торопливо подошла к «москвичу» и рванула дверцу.

Коростелев немного постоял один, швырнул измятые колосья, потом подскочил к самосвалу, неуклюже залез в кабину. Самосвал сердито заурчал, подался назад, приминая шершавыми колесами пшеничные стебли, развернулся, выплюнул из глушителя сизовато-черные космы дыма и рванулся вперед, окутанный облаком пыли.

Фиалковская молчала. Михаил Петрович догадывался, что она взбудоражена этой неожиданной встречей.

— Вы знакомы с шофером? — осторожно спросил он.

— Знакома... Это мой бывший муж... Да, да, бывший, бывший, — упрямо твердила она, точно хотела убедить в этом и себя, и спутника, и всех тех, кто не слышит ее.

— Бывший муж? Почему — бывший?

Фиалковская с отчаянием глянула на доктора.

— Очень прошу вас, Михаил Петрович, никогда, никогда не спрашивайте о нем.

Вечером вернулся домой брат — запыленный, заметно уставший. Он долго умывался во дворе. Мешая друг другу, сыновья поливали из кружек отцу на руки. Чисто вымытый, стряхнувший усталость, Иван Петрович вошел в дом.

— Давай-ка, хозяюшка, ужинать! — крикнул он Фросе. — И графинчик не забудь, на сон грядущий можно выпить с братцем по единой! Слышно, Катков заболел, что с моим кладовщиком? — спросил он у брата. — Этакий здоровило.

— Пищевая интоксикация.

— Что, что? — не понял брат.

— Консервами отравился.

— Да ну? И как же теперь?

— Завтра выпишется из больницы.

— Завтра — это ничего, завтра — терпимо... Значит, опять попал наш Катков к докторше в руки, — рассмеялся Иван Петрович.

— Он что, часто болеет?

— Да нет, часто воюет с докторшей... Чуть что не так на складе, она бах-бах — и акт на Каткова, и штраф за антисанитарию. Катков докторшу терпеть не может. Уж она ему пропишет лекарство!

— Мне кажется, и ты не питаешь к врачу нежных чувств.

Иван Петрович оборвал смех, посуровел сразу.

— Уже пожаловалась, — пробурчал он. — Я тебе, Миша, так скажу — высоко она лететь хочет, а крылышки-то слабехонькие, не поднимают в высоту. Я так мыслю: по одежке протягивай ножки, и нечего шуметь, и нечего вмешиваться в чужое дело. А докторша как пойдет куролесить — то на ферме бидоны помыты плохо, то мусор не туда выбросили, то пятое-десятое, и шуму, шуму, как на пожаре!

— Но согласись, Ваня, что грязные бидоны могут вызвать заболевания, — встал Михаил Петрович на защиту Фиалковской.

— Пустые бидоны вызывают заболевания. Понял, товарищ ученый? Пустые! А у меня, братец мой, молочко рекой течет. Ты поинтересуйся районными сводками, кто там впереди?

— По-моему, санитария не мешает первенству.

— Я и без докторов знаю, что мешает, а что не мешает. У меня курс твердый, по головке не поглажу, если кто мешать станет. У меня так: поставили, доверили, в доску расшибись, а держи порядок, множь успехи, иначе толку не будет, в хвосте поплетешься. Тут до меня председателем был Аким Акимович Рогов — толковый, крутой мужик, потому и в район пошел с повышением. Я у него ходил в заместителях. Кое-чему научился. Да и сейчас учусь. Приедет он ко мне, во все дыры заглянет, ежели что не так, шею намылит. И правильно. Обиды не таю на Акима Акимовича. С нас государство не всякие там нежности требует, а хлебушко насущный. Ради этого и живем. А ты мне с докторшей санитарию... Я, Миша, головой своей вон за какое хозяйство отвечаю!