После утреннего купания Михаил Петрович вернулся с племянниками домой и во дворе, под топольком на скамейке, увидел Игната Кондратьевича. Мальчики бросились к дедушке. Вася тут же похвастался, что нынче трижды переплыл Буранку без отдыха. Толя тоже нашел чем похвалиться — ракушку выловил!

— Молодцы, внучата, — сказал им дед. Он полез в карман, достал кулек с конфетами. — Вот вам награда за успехи, — и поровну разделил конфеты.

— Толька, смотри, сладкое вредно есть перед завтраком, — предупредил брата Вася.

— Ишь ты, какой ученый, — рассмеялся Игнат Кондратьевич. — Это кто же тебе сказал, что вредно?

— Дядя Миша!

— Ну, ежели дядя Миша сказал, тогда все верно, тогда сперва позавтракать надо, а потом уж и за конфеты браться... Бегите к бабушке, она там понапекла, понаварила, — посоветовал дед внукам.

Ребятишек точно ветром сдуло.

Игнат Кондратьевич расспрашивал доктора, как отдыхается, как водичка в реке, не холодна ли теперь... Но Михаил Петрович догадывался, что старик пришел неспроста, есть у него какое-то дело. Так оно и оказалось.

— Ты, Михаил Петрович, растолкуй мне, что там вчера в поле случилось, — попросил Игнат Кондратьевич. — Болтают люди, что мои зятья чуть ли не подрались там. — Он с какой-то боязнью и надеждой заглядывал в лицо доктору. Старику, видимо, хотелось, чтобы ученый собеседник успокоил его, сказал, что ничего, дескать, не было серьезного.

Всячески смягчая вчерашнюю стычку брата с Синецким, Михаил Петрович рассказал, как Виктор Тимофеевич обнаружил потерю зерна, а потеря эта произошла из-за того, что Романюк превысил скорость, не поджал деки (что такое «деки», доктор, конечно, не знал, но думал, что колхозному бухгалтеру все ясно).

— Так так, — помахивал седой головой Игнат Кондратьевич. — Вот ведь беда какая — и тот свой, и другой не чужой. И того жалко, и о другом душа болит, — вздыхал он, и Михаил Петрович понимал, что у старика и в самом деле положение сложное, нелегко ему было решить, какого зятя защищать — оба для него одинаковы, оба дороги. — Ваня-то, Ваня все гнет свою линию, — грустно продолжал тесть, — а линия-то, ох, линия иной раз и вкось пойдет, а он этого не видит. Не видит Ваня, что за линией. И Виктор тоже хорош... Нет, чтобы обстоятельно, по-партийному, а он чуть что — в драку... Горяч больно, поостыть бы ему... Говорят, и Рогов там был?

— Был, — ответил Михаил Петрович.

— Крутой мужик, ежели против шерсти погладишь, сомнет и «ох» не скажет... Зря с ним Виктор связывается. И Ваня тоже зря в рот Рогову заглядывает, каждое слово ловит... Ты своим умом живи!

Михаил Петрович так и не разобрал, на сторону какого же зятя встал Игнат Кондратьевич — и одного отругал, и другого не пожалел, он только заметил, что когда старик говорил о Синецком, голос его звучал теплее, душевней, и это обижало доктора.

— Кажись, не уживутся мои зятья, — с горечью признался Игнат Кондратьевич. — Они как два кота в мешке...

Не разделяя опасений старика, Михаил Петрович возразил:

— Вы преувеличиваете серьезность их спора. У них обычные деловые разногласия, какие часто бывают между людьми.

— Если бы оно так-то было. Да ладно, поживем — увидим...

Игнат Кондратьевич ушел расстроенный и встревоженный.

Михаил Петрович позавтракал и решил сходить в правление к Синецкому за журналами (вчера он забыл их в машине), а кроме того, делать ему нечего, из правления заглянет в больницу, навестит Лидию Николаевну.

У правления Михаил Петрович увидел брата. Тот отчитывал невысокого усатого мужчину, по виду тракториста.

— Да как так не дает? Я же распорядился!

— А вот так и не дает, окружил стадом трактор — и крышка. Не ехать же мне на скотину, — оправдывался тракторист.

— Давай, Тимофей, на луг, — приказал председатель шоферу.

Что произошло дальше, Михаил Петрович узнал только потом.

Злой, взъерошенный председатель приехал на луг, выскочил из машины и закричал нач пастуха Гераскина:

— Ты что это, дядя, слушаться не желаешь? Тебя что, не касается мое распоряжение?

— Распоряжения, Ваня, легко давать, — усмехнулся Дмитрий Романович. — Да прежде, чем отдать распоряжение, подумать надобно. Без ума все всковырять можно... Да ты погляди, Ваня, луг-то у нас какой, цены ему нет. Зачем же портить, зачем перепахивать?

— Да, отстал ты от жизни, Дмитрий Романович. Газеты не читаешь, по старинке живешь, законсервировался, — упрекал пастуха председатель, всем своим видом и тоном голоса показывая: уж я-то больше знаю, мне-то видней, что делать. — Ты, дядя, читал, что говорили на большом совещании? То-то, не читал, — назидательно продолжал Иван Петрович. — Да если вспашем луг, следующей весной по зяби выгодную культуру посеем. Ты знаешь, сколько кормовых единиц даст каждый гектар твоего луга?

— Ничего не даст, Ваня, — упрямился пастух. — Вспашешь, а ну по весне вода высокая будет, смоет все, в Буранку весь чернозем утечет, бурьян и то потом не вырастет на этом месте.

— Знаешь, Дмитрий Романович, ты не мешай, не мешай! — запальчиво прикрикнул председатель, досадуя на то, что попусту время теряет с этим пастухом. Конечно, не будь тот Героем Труда, можно было бы и не слушать, но Гераскин человек известный, с ним, к сожалению, считаться надо. — Ты пойми, наукой доказано, есть указание...

— Не Рогов ли указал тебе? Тому все равно, что поп, что дьявол, лишь бы начальству было угодно.

Иван Петрович вскипел.

— Что решено, то решено. Ты знаешь, я перерешать не привык! — упрямо заявил он, сожалея о том, что не взял в машину тракториста. Ну, не беда. Он, председатель, сам сядет в кабину трактора и проложит первую борозду среди луга. Проложит! Иван Петрович шагнул к трактору, но пастух преградил ему дорогу.

— Ты, Ваня, как хочешь, а пахать луг я тебе не дам.

— Отойди! — Иван Петрович оттолкнул пастуха, легко вскочил на гусеницу, залез в кабину.

Дмитрий Романович встал впереди трактора, полный решимости не сойти с места, даже если грохочущая машина двинется на него.

Взвинченный до крайности, Иван Петрович высунулся из кабины.

— Отойди, тебе говорят!

— Не отойду, Ваня, — не сдавался пастух.

— Эх, долго я с тобой нянчиться буду! — Иван Петрович вылез из кабины, прыгнул с гусеницы прямо на пастуха. — Ты что мне тут антимонию разводишь? Не будет по-твоему, понял? Не будет!

— И правду говорят: заставь дурака богу молиться, он весь лоб расшибет, — проворчал пастух и неожиданно огрел председателя кнутом по плечам. — Коли слов не понимаешь, получай! — и он опять стеганул кнутом.

Иван Петрович опешил. Он отступил назад, не зная, что делать и как быть. Он уже хотел вырвать у пастуха кнут, но вдруг увидел племенного быка Фараона. Бык угрожающе загребал копытом луговую землю.

Иван Петрович бросился к «Волге», а вслед за ним летели гневные слова:

— Я те покажу — пахать! Я те спину вспашу!

— Поехали, Тимофей! — крикнул председатель.

Первое, что ему хотелось, это примчаться к себе в кабинет, ухватить телефонную трубку и позвонить в районную милицию — так, мол, и так, арестуйте хулигана! А что дальше? Спросят — за что арестовать, как было дело? И выяснится, что он, председатель, первым толкнул Героя Труда, заслуженного человека, еще припишут рукоприкладство... «Хорошо, что я не взял с собой тракториста, увидел бы всю эту срамоту, — подумал Иван Петрович и покосился на шофера. Тимофей вел себя так, будто ничего не случилось. — Железный парень, такой не проболтается...» Но что он теперь скажет Акиму Акимовичу, если тот спросит о расширении посевной площади? Ведь как все просто — луг вспахал и- прибавилась площадь, и Аким Акимович похвалил бы — молодец, понимаешь требования времени... Так нет же, вмешался окаянный пастух и все дело испортил. Да какое ему дело до этого луга? Кто с него спрашивает? «Погоди, погоди, прижму я тебя», — грозил Иван Петрович, хотя сам еще толком не знал, как и чем «прижать» пастуха. Вспомнилась ему вчерашняя схватка с Синецким — тоже под ногами путается... Дался ему Романюк! Ведь не понимает Синецкий той простой истины, что Романюк может вывести их в люди! Да-а-а, что-то многовато в колхозе хозяев, и каждый норовит вставить свое слово, с советом лезет, как будто он, председатель, без этого обойтись не может. Может! Вон ведь как хорошо было у Акима Акимовича. У него, бывало, пикнуть не смей... Надо подкрутить гайки, поставить кое-кого на свое место, каждый сверчок знай свой шесток...